— Сыграем еще? — предлагает Кай, когда мы возвращаемся, взглянув на Ксандера. Мне кажется, что его глаза сверкнули, когда он увидел мою руку и руках Ксандера, но я в этом не уверена. На его лице ничего не отражается.

— Хорошо, — соглашается Ксандер. — «На везение» или «на мастерство»?

— Давай «на мастерство», — предлагает Кай. Что-то в его глазах подсказывает мне, что на этот раз он сдавать игру не собирается. На этот раз он намерен выиграть.

Эми показывает мне глазами на мальчиков, как бы говоря: «Даже не верится, что они такие примитивные». Однако мы обе идем за ними к другому столу. И Ливи тоже.

Я сижу между Каем и Ксандером, равно удаленная от обоих. У меня такое чувство, будто я кусом металла, а они — два магнита, которые тянут меня каждый в свою сторону. Они оба рисковали ради меня: Ксандер — тем, что взял и спрятал артефакт, Кай — тем, что запоминает мои стихи и учит меня писать.

Ксандер — моя пара, мой старейший друг и один из лучших людей, которых я знаю. Когда он целовал меня, это было приятно. Я восхищаюсь им и связана с ним узами тысяч общих воспоминаний.

Кай — не моя пара, но мог бы ею быть. Он научил меня писать мое имя, научил запоминать стихи и строить пирамиду из камней, которая, кажется, вот-вот упадет, но не падает. Он никогда не целовал меня, и не знаю, будет ли когда-нибудь, но, думаю, это было бы больше, чем приятно.

Это почти невыносимо — так понимать его. Каждая пауза, каждое его движение, чтобы поставить фишку на черное или серое поле, вызывают во мне желание схватить его руку и прижать ее к своему сердцу там, где сильнее боль. Не знаю, исцелил бы меня такой поступок или совсем разорвал бы мое сердце, но хотя бы кончилось это постоянное голодное ожидание.

Ксандер играет с отвагой и умом, Каем руководит глубокая интуиция и расчет; оба — сильные игроки. Они так прекрасно подходят друг другу.

Сейчас ход Кая. Ксандер зорко за ним наблюдает. Рука Кая нависает над доской. В тот момент, когда фишка в воздухе, я вижу, куда надо ее опустить, Чтобы выиграть, и знаю, что он это тоже видит. Он планировал всю игру для этого последнего движения. Он смотрит на Ксандера, и Ксандер отвечает ему взглядом, и оба связаны игрой, более глубокой и начатой раньше, чем этот поединок на доске.

И Кай опускает руку и ставит фишку на то поле, где Ксандеру легко взять ее и выиграть. У Кая нет и тени сомнения в сделанном ходе. Он ставит фишку с громким стуком, затем откидывается на спинку стула и смотрит в потолок. Мне кажется, я вижу слабый намек на улыбку на его губах, но я не уверена в этом — она тает быстрее, чем снежинка на рельсах.

Сделанный Каем ход — не блестящий ход, который привел бы его к выигрышу, но и не глупый. Это ход среднего игрока. Отведя взор от потолка, он встречает мой пристальный взгляд и держит его, как держал фишку перед тем, как поставить ее на доску. И говорит мне беззвучно то, чего нельзя произнести вслух.

Кай мог выиграть. Он мог бы выиграть все их игры, включая ту, которую он сейчас проиграл. Он точно знает, как надо играть, и именно поэтому все время проигрывает.

На следующий день я с трудом заставляю себя сосредоточиться на работе. Наши воскресенья — для работы, а не для активного отдыха, поэтому я не увижу Кая раньше понедельника. Не смогу поговорить с ним о его истории, не смогу сказать ему, как мне жалко его родителей. Правда, я говорила эти слова раньше, когда он только появился у Макхэмов и все приветствовали его и выражали сочувствие.

Но теперь все по-другому, теперь я знаю, что произошло. Раньше я только знала, что они умерли, но не знала, как именно. Не знала, что он видел этот смертельный дождь с неба и ничем не мог помочь. Сжечь салфетку с этой частью его истории — один из самых трудных поступков в моей жизни. Как книги из реставрируемой библиотеки, как дедушкино стихотворение, история Кая шаг за шагом превращается в пепел и ничто.

Но он помнит ее, а теперь помню и я тоже.

На моем экране появляется сообщение от Норы, которое прерывает мою работу. Пожалуйста, подойдите в офис супервайзора. Я поднимаю голову от сортировочных рядов, чтобы посмотреть на Нору, и выпрямляюсь в изумлении.

Чиновники снова пришли ко мне.

Они наблюдают, как я иду к ним между рядами других сортировщиков, и мне кажется, что они смотрят на меня одобрительно. Мне становится легче.

— Поздравляем, — обращается ко мне седовласый чиновник, когда я подхожу к ним, — ваш тест оценен очень высоко.

— Благодарю вас, — отвечаю я, как всегда, но на этот раз я действительно чувствую благодарность.

— Следующая ступень — сортировка реальной жизни, — объясняет седовласый. — В ближайшем будущем мы сопроводим вас на место, где будет проходить ваш тест.

Я киваю. Я уже слышала об этом. Они предложат мне сортировать реальную информацию — новости или людей, например школьников из одного класса, чтобы посмотреть, могу ли я применить результаты своей работы в реальной жизни. Если смогу, то буду переведена на следующую ступень, и это определит место моей будущей работы.

Это случается быстро. Вообще, все в последнее время происходит быстро: стремительное изъятие ценных вещей из частных владений, внезапная командировка моей мамы, уход из школы одного за другим старшеклассников в начале года.

Чиновники ждут моего ответа.

— Благодарю вас, — повторяю я.

В воскресенье днем мама получает на работе сообщение: ехать домой и собираться в дорогу. Ей предстоит новая поездка, которая может продлиться даже дольше, чем первая. Я вижу, что отцу это не нравится, и Брэму тоже, а если честно, то и мне.

Сижу на кровати и наблюдаю, как она пакует вещи: две смены рабочей одежды, пижамы, нижнее белье, чулки. Открывает контейнер с таблетками и проверяет их.

Зеленой таблетки нет. Она смотрит на меня. Я отворачиваюсь.

И начинаю понимать, что ее командировки были трудными; труднее, чем это могло показаться. И что отсутствие в контейнере зеленой таблетки говорит скорее о ее силе, чем о слабости. Порученное ей дело оказалось таким трудным, что ей пришлось принять зеленую таблетку. Не менее тяжело и держать все в себе, не поделиться снами. Но она сильная и хранит молчание, чтобы защитить нас.

— Кассия? Молли? — В комнату входит отец, и я встаю, чтобы уйти. Быстро подхожу к маме, обнимаю ее. Наши взгляды встречаются, я улыбаюсь ей. Хочу дать ей понять, что мне не надо было отворачиваться. Мне не стыдно за нее. Я знаю, как трудно хранить тайну. Я, может быть, и сортировщик, как рой отец и мой дед, но я также дочь своей матери.

В понедельник утром мы с Каем углубляемся в лес и находим то место, до которого мы дошли в прошлый раз. Снова начинаем отмечать красными полосками упавшие деревья. Мне нелегко начать разговор. Страшно нарушить покой этого леса ужасами Отдаленных провинций, но он так долго страдал в одиночестве, что я не могу больше ни минуты заставлять его ждать.