У последнего добродушие уже успело взять верх, и его очень встревожила мысль о том двойном огорчении, которое он должен причинить племяннику своего противника в научной области и отвергнутому жениху своей невесты.

— Господин асессор, — начал он, ошибочно предполагая, что Губерту известны события в университете, — будьте уверены, что я не принимал ни малейшего участия в том споре, который был вызван моим сочинением «История германистики». Профессор Шварц, кажется, думает, что я из корыстных целей раздувал этот спор.

Губерт начал теперь соображать; он не знал имени того «ничтожного» человека, которого выдвигала противная сторона, но ему было известно, что речь шла о какой-то «Истории германистики», и слова Фабиана не оставляли никакого сомнения, что автор этой книги, этот интриган, человек, покушавшийся на их «фамильную знаменитость», стоит перед ним собственной персоной. Он уже хотел выразить свое негодование, но Маргарита опередила его.

— Да, профессор Шварц может подумать это, — повторила она, — тем более что доктору Фабиану предложено занять его кафедру в И. Вы, конечно, знаете, что ваш дядя подал в отставку?

Асессор с усилием переводил дух. Фабиану стало жалко его, и он бросил умоляющий взгляд на невесту, но та была безжалостна. Она не могла простить Губерту, что он уже несколько месяцев тому назад хвастал ее согласием, и хотела наказать его за это. Поэтому она, взяв Фабиана под руку, проговорила:

— Кроме того, господин асессор, имею удовольствие в лице будущего профессора Фабиана представить вам моего жениха.

Что произошло потом, лучше всего видно из следующей сцены.

— Никак асессор рехнулся, — сказал стоявший во дворе Франк своему помощнику. — Он выскочил из дома как угорелый, чуть не сбил меня с ног и даже не поклонился, а стал кричать, чтобы ему подавали лошадей. Он все утро был таким взволнованным! Посмотрите-ка, что он делает; не случилось бы какой-нибудь беды!

Помощник управляющего пожал плечами и указал на отъезжавший во всю прыть экипаж.

— Уже поздно, господин Франк, вон он едет.

Франк озабоченно покачал головой и вошел в дом, где получил объяснение поспешного бегства Губерта.

Кучер из замка, также стоявший во дворе, облегченно проговорил:

— Уехал! Слава богу, теперь он не будет больше допрашивать меня!

Между тем в Вилице царила тяжелая, напряженная атмосфера. С того времени как Нордек вернулся из пограничного лесничества вместе с графиней Моринской, в замке свирепствовала буря — на это ясно указывали все признаки. Молодая графиня в тот же вечер имела разговор с теткой и с тех пор не выходила из своей комнаты; княгиня тоже почти не показывалась. Даже Вольдемар не проявлял обычного холодного спокойствия. Быть может, виною этого было то обстоятельство, что в течение дня он два раза не был принят Вандой, молодой человек не видел ее с той минуты, как передал ее, обессиленную от волнения и потери крови, на руки своей матери. Ванда отказывалась принять его, хотя он хорошо знал, что ее болезнь долго не протянется. Доктор убедительно заявил, что рана не опасна и что графиня уже завтра может вернуться в Раковиц.

У молодого помещика, конечно, не было много времени заниматься своими собственными делами, так как на него обрушилась масса всевозможных забот, связанных с событием в лесничестве. В Л. было получено известие, что в ближайшие дни ожидается битва с повстанцами близ самой границы, а потому ее охрана была значительно усилена. Большой отряд прошел через Вилицу и, пока солдаты отдыхали в деревне, офицеры, будучи знакомы с хозяином, завернули в замок и ушли лишь к вечеру. Напоследок явился еще доктор Фабиан со своими новостями, также требуя от своего бывшего воспитанника внимания и интереса к своим делам. Нужна была действительно железная натура Вольдемара, чтобы выдержать все это и… принимать участие в чужом счастье, когда его собственное было разбито.

Было раннее утро второго дня после происшествия в лесничестве. Княгиня была одна в своей гостиной, на ее лице виднелись следы бессонной ночи. Она в мрачном раздумье сидела, подперев голову рукой. То, что она узнала позавчера вечером, все еще не давало ей покоя. Ванда в тот же вечер рассказала ей обо всем случившемся; она была слишком горда, чтобы всеми силами не постараться оградить себя от подозрения в том, что княгиня называла «изменой». Она объяснила тетке, что не посылала никаких предупреждений и вмешалась в дело лишь в последний момент. Каково было это вмешательство и что она сделала для спасения Вольдемара, скрывать было нельзя, об этом достаточно ясно говорила рана на руке.

Появление сына заставило княгиню очнуться от мучительных мыслей. Павел уже докладывал ей, что барин сегодня в третий раз пытался увидеть графиню Моринскую и на этот раз настоял на своем. Вольдемар медленно подошел ближе и остановился возле матери.

— Ты от Ванды? — спросила она.

— Да.

— Значит, ты все-таки добился своего, несмотря на ее отказ? Разговор с ней, надеюсь, убедил тебя, что не мой приказ закрыл перед тобой ее дверь, как ты предполагал. Это было ее собственное желание.

— После того, что сделала для меня вчера Ванда, я все-таки могу иметь право хотя бы видеть ее и говорить с ней. О, не беспокойся! — с горечью продолжал Нордек, видя, что мать хочет что-то возразить. — Твоя племянница сделала все, что было в ее силах, чтобы лишить меня всякой надежды. Она думает, что исполняет свою волю, а между тем слепо подчиняется твоей. То, что я должен был выслушать из ее уст, были твои слова, твои мысли. Я упустил из виду, что с третьего дня она все время всецело находилась под твоим влиянием.

— Я только напомнила Ванде о ее долге, — холодно ответила Княгиня, — хотя этого было даже не нужно. Она сама опомнилась, и я надеюсь, что и ты также. Было бы напрасно упрекать вас в том, что произошло, но вы, вероятно, сами осознаете свою обязанность по отношению ко Льву: вы непременно должны расстаться! Ванда уже убедилась в этом, и ты должен покориться.

— Должен? — повторил Вольдемар. — Ты знаешь, мама, что покорность не принадлежит к числу моих добродетелей, а тем более в том случае, когда речь идет о счастье всей моей жизни.

Княгиня посмотрела на него с испугом и изумлением.

— Что это значит? Уж не собираешься ли ты похитить невесту у своего брата, после того как уже отнял ее любовь?

— Лев никогда не владел ею. Ванда не знала ни себя, ни своего сердца, когда уступила вашим желаниям и планам. Ее любовь принадлежит мне, и теперь, зная это, я сумею отвоевать свою собственность.

— Ты уже подумал о том, что ответит тебе на это твой брат?

— Я обязательно вернул бы свободу своей невесте, если бы она заявила мне, что ее любовь принадлежит другому, — твердо произнес молодой человек. — Лев, насколько я знаю его, этого не сделает. Он выйдет из себя, замучает Ванду и устроит нам целый ряд самых ужасных сцен.

— Ты, кажется, хочешь предписывать ему, как себя вести, после того как сам же нанес ему смертельное оскорбление? — перебила его мать. — Конечно, Лев далеко, он борется за свой народ и подвергает свою жизнь опасности, не подозревая, что его брат за его спиной…