Известно всего три имени из читинского окружения Н. Я. Это Домна Ефремовна Клымнюк, заведующая кафедрой педагогики факультета иностранных языков, Эмма Павловна Тюкавкина (1931–2008), преподавательница с той же кафедры, где работала и Н. Я.[295], и, наконец, Лидия Ивановна Острая, работавшая с ней в параллельных группах.

Надежде Яковлевне было тогда около пятидесяти пяти лет, но, по словам Л. И. Острой, она выглядела намного старше своих лет и была малопривлекательной женщиной.

“Она приехала к нам совершенно тихо и незаметно ‹…›, – вспоминала Лидия Ивановна. – О том, что скрывалось под строгим взглядом этой женщины, можно было лишь догадываться. Никто не интересовался ею в открытую – она отвечала взаимностью и предпочитала молчание. Окутанную тайной приезжую особу, прекрасно владевшую английским языком, поселили в крохотной комнатке институтского общежития. Обстановка ее временного жилища поражала убогостью – стол, стул, кровать. Ее гардероб был однообразным, но необычным. В течение двух лет она носила неизменное черное платье и синий шарф. Когда становилось холодно, Надежда Яковлевна облачалась в шубу своеобразного модного покроя с широкими рукавами, каких в Чите в то время еще не видели. Она посещала педагогические собрания в институте и на факультете, но вела себя весьма скромно, высказывая свое мнение осторожно и строго по делу. И все-таки сложно представить, чтобы Мандельштам со своими «странностями» не вызывала ни у кого интереса. Скорее всего, она умела быть недоступной и держать людей на расстоянии, являясь при этом прекрасным собеседником”[296].

При этом замкнутость Н. Я. не была герметичной. Та же Л. Острая вспоминала, что не раз посещала ее вечерами после занятий и всегда “…заставала одну и ту же картину. Надежда Яковлевна лежала на своей маленькой кровати, покрытой старым пледом, с книгой и обязательно с дымящейся сигаретой в руках. Книги, табак и кофе были ее неразлучными спутниками. Кофе ей присылал брат из Москвы, которого она изредка упоминала в разговорах. ‹…› Чем и как она питалась, было загадкой. «Она никогда не посещала столовую[297], и в ее крохотной комнатке не было ни малейших намеков на приготовление пищи»…”[298]

Обязательность распределения в Читу, по-видимому, была ограничена двумя годами. Но сама Чита была так далеко от Москвы, что зимой 1955 года Н. Я. начала подыскивать себе новое место работы и новое пристанище.

Об этом свидетельствует “Характеристика”, выданная Н. Я. Мандельштам директором Читинского государственного педагогического института Киктевым 20 января 1955 года “в связи с участием ее в конкурсе на замещение вакантных должностей по специальности английского языка”[299]. Приказ о ее увольнении в Чите датирован 13 августа 1955 года.

Закончим же цитатой из рассказа Л. И. Острой: “Мандельштам уехала из Читы так же тихо и незаметно, как и приехала”.

1

Судьба не раз “заносила” Надежду Мандельштам на Волгу.

Первый раз – в Саратов, где она родилась. Второй – в Савелово, где вместе с мужем она провела несколько месяцев летом и осенью 1937 года. Третий – в Калинин (Тверь), где они поселились в ноябре 1938 года. Четвертый – в Ульяновск, где она проработала в местном пединституте с 1949 по 1953 год. И, наконец, пятый – с 1955 по 1958-й – в Чебоксары…[301]

Переселение из далекой Читы в “близкие” Чебоксары сопровождалось немалыми трудностями. В главке “Они” во “Второй книге”, то есть спустя почти пятнадцать лет, Н. Я. Мандельштам вспоминала: “Под нажимом Ахматовой я пошла к Суркову. В те дни я была без работы, потому что уехала из Читы по приглашению Чебоксарского пединститута, но в Москве получила телеграмму, что Чебоксары раздумали и не берут меня (кафедра литературы, наверное, услышала мою фамилию и посоветовала не связываться)”[302].

В самый же разгар событий, 31 августа 1955 года, она писала А. А. Суркову: “Теперь о себе. Нынче, 31 августа, мне сообщили, что меня отправляют на работу в Чебоксары. Я просила в министерстве, чтобы меня отправили куда угодно (в пределах Европейской части Союза), кроме Чебоксар, куда меня пригласили, а потом заявили, что не хотят. Не сомневаюсь, что там будет очень тяжело – мне покажут, как лезть туда, куда не просят. Тем более, что я приезжаю без литературной работы (перевода), которого я не получила и не получу. (Перевод – это явный признак, что со мной как-то считаются.) Например, мне не дадут комнаты и тому подобное. (Я эти годы жила в студенческих общежитиях – и этой незавидной доли у меня не будет.)

‹…› Мой адрес, вероятно: Чебоксары, Пединститут. Вероятно, в сентябре (если студенты уедут в колхозы) или зимой мне разрешат поехать в Москву. А может, и не разрешат”[303].

Всё же отметим, что документы личного дела Надежды Яковлевны Мандельштам не содержат следов ни персонального приглашения Н. Я. из Читы, ни какого бы то ни было отказа от ее услуг, хотя бы и временного. В них задокументирован лишь тот непреложный факт, что с 1 сентября 1955-го и по 20 июля 1958 г. Н. Я. служила в Чебоксарах – старшим преподавателем и даже исполняющим обязанности заведующего кафедрой английского языка Чувашского государственного педагогического института.

Сам город поразил Надежду Яковлевну своей почти деревенской неблагоустроенностью.

Самое первое жилье – комната в доме по адресу Ворошилова, 12, квартира Павловой – было просто ужасным: “С квартирами здесь полная катастрофа, а из-за этого я могу вернуться. Сняла я комнату у сумасшедшей старухи – Вассы. 200 р. Каждое слово слышно. Проход через нее, и 3 километра до института по мосткам – (это вместо тротуаров). Но старуха уже гонит меня (за папиросы). Форточки нет. Воды нет. Постирать нельзя. Вымыться за 5 верст”[304]. Позднее она жила по адресу: Кооперативная ул., 10, кв. 13.