Казаки, которые сидели позади атамана, засмеялись, а пожилой возница, придерживая уставшую каурую кобылу, едва проехали под воротной башней, объявил, смахнув рукавицей иней с седых усов и бороды, тако же радуясь концу тяжкой зимней дороги:

— Вона, караульные встречь вам вышли, спрос учинят, кто да по какой надобности на Москву пожаловали. А вона по левую руку, за угловым домом с зелеными ставнями, церковь Иоанна Богослова, сымайте, казаки, шапки да молитесь, чтоб какого лиха с вами здесь не приключилось!

— Белая у тебя голова, Фомка, а каркаешь под стать черному ворону, прости, Господи, его, непутевого, — подал голос старец Еремей, истово крестясь на деревянные кресты церкви, над куполом которой лениво кружились голодные крикливые вороны. Тринадцать саней казацкого обоза прижались к каменной стене, чтобы не загораживать проезд сзади идущим крестьянским саням — везли оброк московским боярам к близкому Рождеству Христову жители сел и деревень, кому удобнее было добираться до Москвы владимирской дорогой.

К обозу подошел немолодой уже бородатый стрелецкий сотник, внимательно всмотрелся в розовые от холода лица сидящих в санях странно одетых людей, увидел атамана Мещеряка, понял, что он главный над приехавшими, представился Степаном Онучкиным, осведомился:

— Кто есть такие? Своей ли волей в Москву въехали альбо званы кем? — А суровые светло-голубые глаза смотрят настороженно, словно ожидая неминучей беды от нежданно объявившегося отряда вооруженных и бывалых людишек в нездешних одеждах — на них под изношенными в заплатках шубами видны цветастые, тоже изношенные азиатские ватные халаты и разноцветные шелковые пояса, за которые у каждого засунуты сабли в ножнах.

— Мы из воинства завоевателя Сибири атамана Ермака Тимофеевича. К Москве званы для сказа о делах тамошних, за Каменным Поясом, да везем в казну государев сибирский ясак. В Москве более двух лет живут наши товарищи с есаулами Иваном Черкасом да Саввой Болдырем. Вот и нам бы, стрелецкий голова, где ни то рядом одним станом разместиться ради удобства.

Стрелецкий голова левой рукой помял толстые, заросшие бородой щеки, несколько раз кивнул головой, что-то прикидывая или вспоминая о чем-то, потом махнул рукой вдоль улицы и сказал более приветливым голосом:

— Езжайте неспешно за мной. О вашем атамане вся Москва наслышана, а когда Ермаковы сеунщики[14]привезли государю Ивану Васильевичу сибирские меха числом немеренным, многие из нас просились в поход за Каменный Пояс в полк воеводы Семена Болховского. Да в тот полк набирали стрельцов не в Москве, а на востоке, где-то в Перми, в Свияге, да еще, сказывали, от Строгановых были людишки.

Матвей Мещеряк пошел по утоптанной снежной дороге впереди обоза рядом с низкорослым стрелецким сотником, одной фразой заставил собеседника на всю жизнь перестать сожалеть о том, что не попал тогда в новый сибирский поход:

— Стрельцы того несчастного воеводы за малым числом в первую же зиму поумирали от голода. Князь Семен, не упрежденный о делах сибирских, облегчая стрелецкие струги на переволоках, повелел оставить едва ли не бóльшую часть съестного припаса. Мыслил прокормиться среди местных жителей, да хан Кучум не очень хлебосольным хозяином оказался. Вот так-то, брат Степан, добывается сибирский ясак.

Стрелецкий сотник споткнулся на ровном месте, гримаса ужаса исказила полнощекое лицо, глаза широко раскрылись от удивления:

— Матерь божия! Надо же такому случиться! Неужто и воевода Мансуров тако же оплошает, как оплошал князь Болховской? Что тебе, атаман, ведомо об этом?

— Слух был, когда мы с Печоры-реки перешли на Каму и прибыли в Соль-Камский городок, что воевода Мансуров уже ушел за Каменный Пояс с большим отрядом стрельцов. И сказывали нам строгановские люди, будто взял он с собой изрядный запас ратного и харчевого довольствия. Кабы знали мы в Кашлыке, что воевода идет к нам, не оставили бы ханскую столицу татарам. — Последние слова атаман Мещеряк проговорил с заметной долей печали, что по неведению ему и казакам пришлось оставить кровью политую сибирскую землю во власти коварного Кучума. «Кто знает, каково теперь, в лютую зиму, воеводе Мансурову и его стрельцам приходится, — подумал со вздохом Матвей, — вместе, глядишь, сдюжили бы стоять против татарского воинства…»

Встречные жители Китай-города уступали дорогу казацкому обозу, где на санях бугрилась укрытая парусиновым полотном поклажа, а по бокам сидели с измученными, почерневшими от морозного ветра лицами странные диковатого вида люди с пищалями в руках. Из-под закрытых ворот неистовым лаем их провожали разномастные собаки, щедро обнажая мощные клыки. Стрелецкий сотник, время от времени продолжая покачивать головой, переживая жуткую смерть собратьев в далекой Сибири, на ходу пояснял Матвею, какие строения разместились на Никольской улице, по которой они приближались к московскому Кремлю:

— Вот эти хоромы по левую руку — бояр Шереметевых, а вон в том по правую руку срубовом доме с пристроем проживает великий человек, государев печатник, бывший дьякон Иван Федоров. Этим летом в печатном дворе выпечатана им вторая книга на Руси — «Часословец». Печатный двор подальше будет. Вот слева дома знатных людей московских Телятевских, а вот справа Никольский греческий монастырь. Вона как чернокафтанники чистят подворье после бурана, только подрясники на ветру треплются! Рядом с монастырем и есть постройки печатного двора и жилье для тамошних умельцев. Теперь по правую руку Заиконоспасский белокаменный монастырь, а насупротив него, за кирпичными стенами, старейший в Москве Богоявленский монастырь, поставленный, как говорят монахи, еще при московском князе Данииле Александровиче. Чуток подальше, на Ильинке, хоромы князей Шуйских, там несколько крепких, за дубовыми воротами, подворий.

«Повидаться бы с князем Шуйским да порассказать славному воителю о походах Ермака Тимофеевича», — пронеслось в голове Матвея Мещеряка, в то время, как словоохотливый сотник продолжал рассказывать о строениях Никольской улицы.

— Ну и вот, по левую руку на весь Китай-город стоят, как видишь, атаман, торговые ряды, а у стены справа Земский двор. Вам надобно явиться туда, а уж они скажут, где вам поселиться да когда предстать пред государевы очи. Но прежде, конечно, вам надо повидать думного дьяка Дружину Пантелеева, главу Казанского Дворца. Мимо него вам к государю Федору Ивановичу не пройти. Да и государева шурина Бориса Федоровича Годунова не миновать одарить соболями. На его сестре Орине Годуновой женат сам царь Федор Иванович, потому он у государевой постели первейший советник, а иные промеж себя открыто величают Бориса Федоровича истинным правителем Московского царства. Говорю вам это, казаки, чтобы вы в речах своих простолюдинских какую охулку не допустили. Кругом послухи с поросячьими ушами, а слово, ведомо вам, не птаха, вылетело из-под усов, так сызнова не ухватишь и за зубы не запихаешь. А вот и Земский двор. Туточки вас примет дьяк Ларион, укажет место, где стоять вам на посте. Поклонитесь ему каким-нибудь подношением, он отдарит вас щедрой улыбкой, да и в делах московских может какую ни то лепту полезную принести.