— Можно влить силой, — предложил Верекс. Все посмотрели на него в ужасе.

— Выпей, — велел император генералу Траяну. — Я тебе приказываю.

Отец Кестрель тяжело вздохнул.

— Ненавижу, когда у врага численное превосходство, — произнес он и выпил лекарство.

Веки генерала отяжелели. Он посмотрел на Кестрель. Хотел ли отец сказать что-то или просто взглянуть на нее? Увидел ли он, что хотел? Кестрель задержала дыхание в ожидании слова, хотя бы жеста.

Генерал закрыл глаза. Его лицо расслабилось, и он уснул. Кестрель вдруг поняла, что ни разу не видела, как спит ее отец. Почему-то именно эта мысль стала последней каплей. Кестрель заплакала.

— Все не так уж страшно, — ласково приободрил ее император, хотя врач и Верекс, судя по выражениям их лиц, не могли с ним согласиться. — Ну же, не надо слез. — Он протянул невестке платок.

Верекс отвернулся. Когда император ушел, лекарь обратился к Кестрель:

— Вам бы тоже уйти, госпожа.

— Нет.

Врач промолчал, пытаясь скрыть нетерпение и недовольство.

— Я не упаду в обморок, — добавила Кестрель, хотя сама не до конца себе верила.

— Я бы остался с тобой, если ты не против, — предложил Верекс.

Он произнес это неуверенно, но именно его слова решили дело. Лекарь принялся за работу. Пока он промывал рану, Верекс занимал Кестрель разговором. Он объяснил, для чего нужны различные инструменты, рассказал про обеззараживающий раствор.

— Раны живота довольно опасны, — сказал принц, — но у твоего отца не задеты внутренности.

— Откуда ты знаешь?

— Иначе он был бы уже мертв, — ответил за Верекса доктор.

Это оказался длинный, глубокий порез. В глубине его виднелась розовая плоть и желтоватый жир. Врач обработал рану какой-то жидкостью, она зашипела, попав на кожу. Кровотечение возобновилось.

У Кестрель закружилась голова. Наверное, она все же упадет в обморок. Но потом Кестрель взглянула в лицо спящего отца. Кто будет оберегать его во сне, если ее не будет рядом? Кестрель заставила себя не закрывать глаза и твердо стоять на ногах.

— Такую глубокую рану не зашить, — пробормотал врач.

— Он сейчас заполнит порез влажной стерильной марлей, — пояснил Верекс. — Заживать будет медленно, изнутри. — Голос принца звучал спокойно и уверенно. Он сумел обратить пугающие слова врача в нечто обнадеживающее. — На самом деле так проще всего избежать заражения. Рану можно будет промывать ежедневно.

Лекарь недовольно покосился на Верекса:

— Если честно, я бы предпочел обойтись без ваших комментариев.

Но принц понимал, что Кестрель нужно слышать эти слова.

Когда врач закончил работу, вычистив рану и заполнив ее полосками марли, Кестрель подумала, что отец выглядит совсем непривычно. Его лицо, которое всегда казалось высеченным из мрамора, теперь смягчилось. Морщинки, веером расходившиеся из уголков глаз, напоминали тонкие белые шрамы. В темно-русых волосах еще не пробивалась седина. Отец был таким молодым, когда родилась Кестрель. Он и теперь еще не состарился, но в это мгновение отчего-то показался ей древним стариком.

Врач ушел, пообещав заглянуть позже. Верекс принес стул, чтобы Кестрель могла сесть возле постели отца. Потом к принцу вернулась его всегдашняя неловкость. Он ссутулился и спросил, не остаться ли ему. Кестрель покачала головой:

— Но… спасибо тебе. Ты мне очень помог.

Верекс удивленно улыбнулся. Кестрель подумала, что его, наверное, нечасто благодарят.

И вот она осталась наедине с отцом. Тот дышал медленно и ровно. Его рука лежала на кровати ладонью вверх, пальцы были слегка согнуты. Кестрель не помнила, когда в последний раз держала его за руку. Наверное, в глубоком детстве? Она помедлила, потом накрыла ладонь отца своей. Другой рукой Кестрель согнула его расслабленные пальцы и сплела их руки.

Ночью отец проснулся. Его приоткрытые глаза блеснули в тусклом свете едва теплившейся лампы. Потом он увидел Кестрель. Генерал не улыбнулся, но его губы шевельнулись, а пальцы сжали руку дочери.

— Отец. — Кестрель хотела сказать гораздо больше, но он на секунду прикрыл глаза, словно говоря: «Не нужно». Видимо, у генерала не хватало сил даже покачать головой.

— Иногда я забываю, что ты не воин, — мягко произнес он, намекая на то, как дочь встретила его во дворе.

— Ты считаешь, что я не умею правильно себя вести, — сказала Кестрель напрямик.

— Может, это я неправильно себя веду, — возразил генерал.

Они помолчали, и Кестрель уже решила, что отец ничего больше не добавит, когда он вдруг произнес:

— Как же ты выросла. Помню день, когда ты родилась. Я легко держал тебя одной рукой. Ты была самым прекрасным на свете существом. Самым драгоценным.

«А теперь нет?» — хотелось спросить Кестрель, но вместо этого она шепнула:

— Расскажи, какой я была.

— Даже тогда я чувствовал в тебе воинский дух.

— Я была младенцем.

— Не важно. Ты так яростно кричала, так сжимала мой палец.

— Младенцы всегда вопят и хватаются за все подряд.

Генерал Траян выпустил руку дочери и погладил ее по щеке:

— Ты была особенной.

Вскоре отец снова заснул. На рассвете явился врач, чтобы промыть рану. Боль разбудила генерала.

— Выпьете еще? — Врач кивнул в сторону чаши, в которой еще недавно было лекарство. Генерал бросил на него суровый взгляд.

Когда доктор ушел, отец потер глаза. Его мучила боль.

— Долго я проспал?

— Часа четыре после того, как тебе промыли рану. Потом ты проснулся, потом проспал еще три.

Генерал нахмурился:

— Я просыпался ночью?

— Да, — кивнула Кестрель, несколько сбитая с толку. В душу начали закрадываться опасения.

— Я… говорил что-нибудь неподобающее?

Кестрель поняла, что отец ничего не помнит. Теперь она не знала, искренними ли были слова генерала. Даже если так, хотел ли он сказать их ей? В конце концов, он находился под действием лекарства. Но странное ощущение тут же ускользнуло, утекло, будто кровь из пореза, который нельзя зашить.

— Нет, — сказала она. — Не говорил.

Арин очнулся, когда его подняли и неаккуратно уложили на что-то жесткое, — при этом он стукнулся головой. Мир был похож на беспорядочно рассыпанный калейдоскоп: небо, камни, вода. Потом зрение вернулось, и Арин понял, что лежит на каменном причале. Человек с изуродованным лицом вышел из узкой лодки, которую привязал к причалу. Он что-то пробормотал себе под нос.