ногтя, на указательном и безымянном, сломаны. Ничего, Серег, нам бы только до санатория добраться, а уж там как-нибудь. Завтра с утра домой, может, никто и не заметит…

Три километра до санатория мы рассчитывали преодолеть примерно за час – на заснеженном, продуваемом всеми ветрами шоссе быстрее не получится. Сюда-то добирались на попутном ЗИЛе, но сейчас уже совсем темно, начинается метель, на дороге – ни души, ни огонька, ни машины. Расписание на автобусной остановке (железная клетушка на обочине, шагах в ста от птицефермы) тоже не порадовало – ближайший рейс только в шесть утра.

На остановке-то он к нам и подошел.

– Эй, пацаны, закурить есть?

Голос хриплый, надтреснутый, какой-то придушенный.

– Ты, мужик, еще бы спросил, как пройти в библиотеку!

Напряжение осталось позади, но нервная трясучка не отпустила, и меня тянет на дурацкие шутки. Оборачиваюсь – и взгляд сразу натыкается на светлую полоску ножа.

– Мужик ты че, охре…

Вместо ответа он колет меня в живот – неуклюже и слишком медленно. Легко ухожу от удара, сорванная с головы шапка-ушанка летит супостату в лицо. Прием из испанской школы боя на навахах, хорошо известный по той, прошлой жизни. Незнакомец, невысокий дядька лет примерно сорока – сорока пяти со следами бурных возлияний на физиономии, от неожиданности отшатывается. И этого мгновения нам с Серегой хватает, чтобы сориентироваться и перейти к наступательным действиям. Все же занятия фехтованием – великое дело, реакцию они вырабатывают отменную.

Аст с воинственным воплем наскакивает на мужика, толкает обеими руками так, что тот отлетает и впечатывается плечом в гулкое железо. Я же пробиваю с ноги в пах, а когда вражина с воем складывается пополам, выхватываю из кармана явару и, изо всех сил зажав ее в кулаке, бью граненым кончиком точно в висок. С размаху, не испытывая ни малейших душевных терзаний. Сколько раз я отрабатывал именно такую связку…

Супостат мягко оседает на снег, пару раз дергается и замирает. Нож отлетел в сторону. Подбираю… Зоновский самопал, даже рукоятка наборная, из кусочков разноцветного плексигласа. Забрать себе? Нет уж, нафиг-нафиг. Размахиваюсь и забрасываю улику подальше, в снежную целину. Все, теперь раньше весны не отыщут. От явары тоже придется избавиться, но позже, когда подальше отойдем, километра на два. Не забыть бы только протереть рукавом на предмет отпечатков…

А мужик-то не шевелится. И, похоже, не дышит…

– Бабай, ты его что, убил? Взаправду?

Вот теперь Аста проняло по-настоящему.

Женька глубоко внутри тихо скулит от ужаса.

Прости, альтер эго. Что, лучше, чтобы ты валялся сейчас здесь, на кровавом снегу, путаясь в собственных кишках? Этот тип ведь не шутил, бил с намерением не порезать для попугать, а завалить насмерть. И ты, Аст, извини, свидетеля он в живых бы не оставил. Что до мук совести, это не по адресу. Данный тип не человек вовсе – десантник, к гадалке не ходи, как и тот, с Бештау. Предупреждали ведь умные люди, что следует быть осторожнее… Еще бы понять, как они сумели меня разыскать?..

– Не знаю, Серег… – отвечаю. – Может, и убил. Сам виноват, не мы первые начали. Давай-ка лучше сбросим его в кювет – глядишь, за час-другой заметет.

Двигаясь, словно во сне, он подхватывает тело за лодыжки и вместе со мной стаскивает в глубокую канаву на обочине. И завороженно наблюдает, как я закидываю следы инцидента снегом. Запоздало думаю, что надо было обыскать труп на предмет документов. Нет, это, пожалуй, перебор: неокрепшая Серегина психика такого точно не выдержит.

Озираюсь по сторонам – снова повезло, никого. Подбираю шапку, цепляю Аста за рукав.

– Ну что, пошли?

– Погоди!

Он подается назад, сбрасывает мою руку.

– Не хочешь объяснить, что все это значит? Раскопки, придурок с ножом… Он что, специально тебя выслеживал?

Молодец, парень, соображаешь…

– Слушай, не знаю, как ты, а я уже задубел. Вот и руки… – Показываю ободранные кисти. – Давай вернемся в санаторий, согреемся, приведем себя в порядок, и я обещаю, что все тебе расскажу. А пока – ноги в руки и шагом марш, пока до смерти не простудились!

На часах – половина второго ночи, и завтра с утра автобус отвезет наш дружный коллектив в Москву. Притомившиеся куролесить сценические фехтовальщики и фехтовальщицы давно спят по своим и чужим номерам. Ну, или не спят, это уж как кому повезло… Мы с Серегой обитаем в двухместном номере, так что лишних ушей можно не опасаться. Но все равно говорим вполголоса, почти шепотом.

– А если нас найдут? Милиция в смысле? Они же будут расследовать убийство?

– Будут, конечно. Но, во-первых, это случится далеко не сразу. Видел, как мело? Пока снег не стает, тело не найдут, разве что случайно повезет. У них даже термин есть на такой вот случай: «подснежники», трупы, обнаруженные по весне, при таянии снегов. А когда найдут, то убийцу станут шукать среди местных гопников и алкашей, а их тут, поверь, предостаточно. Рана-то вполне характерная – типичный удар тупым твердым предметом, вроде кастета или, скажем, молотка. И о каких-то там студентах, живших в санатории неподалеку, к тому времени давно и прочно забудут – мало ли кто там отдыхал? Так что появится у местных Аниськиных еще один глухарь – ну так дело привычное, переживут…

Мы с альтер эго старательно тянем время. Аст, наоборот, ждет. Смолчать нельзя – слишком сильно потрясение, да и соображения элементарной справедливости отметать не стоит: «Во что ты меня втянул?» Загадочная вечерняя прогулка с раскопками на заснеженном совхозном дворе, внезапно обернувшаяся нападением неведомого психа с ножом. И не просто нападением – самым настоящим убийством, пусть и совершенным при очевидной самообороне. А тут еще и это…

Проржавевшая коробка из-под печенья. Надписей не различить, краска облупилась, на крышке – вмятина от удара погибшей на боевом посту «Белки». У Сереги перочинного ножа не нашлось, крышку пришлось отколупывать сначала ногтями, потом ключом от номера, а когда и из этого ничего не вышло – черенком чайной ложечки.

Содержимое захоронки высыпано на стол, где и пребывает в художественном беспорядке, живо напоминая сцену из боевика: бандиты после налета делят награбленное. Пять пачек купюр в банковской упаковке – пять, десять, две по двадцать пять и одна – в сто рублей. В сумме – шестнадцать тысяч пятьсот рублей. В пересчете на нынешние советские цены на столе сейчас лежат «Волга» и вазовская «двойка».

– Тот тип был хозяин этих денег? – в очередной раз вопрошает Аст. – Хотел отобрать у нас?..

– Не говори ерунды… – устало отвечаю. – Я