гражданской войны в Испании. Он, как утверждал Кривицкий, был связан с советской разведкой. К счастью, контрразведка не смогла догадаться, что речь идёт о Филби.

Мало того, Кривицкий уверял, будто на территории Англии и Британского Содружества действует широко разветвлённая сеть советской агентуры из шестидесяти одного человека. Трое из них проникли в Форин Офис, еще трое — в спецслужбы. Не правда ли, для членов «Кембриджской пятёрки» это звучало угрожающе? Все протоколы допросов предателя Блант передал в Москву. Спасли ли переданные Энтони Блантом сведения его и друзей от разоблачения? Что было предпринято советской разведкой для того, чтобы «пятёрка» продолжала работать?

По крайней мере, известно, что больше никаких уточнений о работе Филби и его друзей Кривицкий дать не мог. 9 февраля 1941-го он был найден с простреленным виском в отеле «Бельвю» на Капитолийском холме Вашингтона. Американцы пытались выдать смерть за самоубийство. Но нет, это было не так…

«Ким Филби»

С именем Григулевича некоторые «шпиологи» связывают ещё одну легенду о его якобы «киллерском прошлом»: причастности к «загадочному самоубийству» перебежчика Вальтера Кривицкого, бывшего руководителя ГРУ в Западной Европе. Его тело с пулевым отверстием в голове было обнаружено в отеле «Белвью» в Нью-Йорке 10 февраля 1941 года. Подозрительным моментом было то, что он готовился к даче свидетельских показаний перед американским сенатом. Кто-то решил раз и навсегда избавиться от предателя? Однако в медицинском заключении, полученном ФБР, указывалось, что Кривицкий, вероятнее всего, покончил жизнь самоубийством из револьвера «Саваж» 38-го калибра.

Револьвер Кривицкий приобрёл на глазах друзей, мотивируя это необходимостью самозащиты. После убийства Троцкого Рамоном Меркадером опасения Кривицкого, что на него охотятся чекисты, усилились, приобрели параноидальный характер. Он был мнительным, нервным человеком. Каждый выход в город из отеля превращался для него в пытку: повсюду ему мерещилась слежка. Решение об «уходе» было принято по многим причинам, в том числе из-за равнодушного отношения американских властей к обеспечению его безопасности. Это не оставляло шансов на выживание. Кривицкий оставил три предсмертные записки — на русском, английском и немецком языках.

Что касается Григулевича, то он с конца декабря 1940 года находился в Аргентине.

«Григулевич»

Глава 10.

«Утиная» охота

Неожиданно резидент «Николай» вызвал Иоси­фа (Григулевича. — А. Б.) в Нью-Йорк «для рассмотрения накопившихся вопросов». «Рассмотрению вопросов» Гутцайт посвятил две встречи. Предложение Иосифа о подготовке для Москвы подробного отчёта о проделанной работе и планов на перспективу Гутцайт поддержал: «Информация из первых рук всегда самая важная, что написано пером, не вырубишь топором». Он, разумеется, шутил, но слова прозвучали двусмысленно.

Возвращать Иосифа в Мехико Центр не торопился и, более того, дал указание Гутцайту «подключить Юзика к работе по американским “хорькам” (обозначение троцкистов в оперативной переписке. — А. Б.) под углом их контрактации и заброски в Мексику». В финансовом отчёте нью-йоркской резидентуры о расходах на «подпольщиков» «Юзик» значится с июля 1938 года.

Троцкистской линией в резидентуре занимался Григорий Рабинович («Гарри»), «крышей» которого было представительство Советского общества Красного Креста. Добиться успеха ему долго не удавалось: один из вроде бы проверенных кандидатов, только узнав, что его планируют направить в Койоакан, прервал с «Гарри» все отношения. Другой кандидат для работы по «Старику», агент «Брит», с которым Рабинович обсуждал варианты прослушивания телефонов Троцкого в Койоакане, после получения задания сбежал с деньгами и аппаратурой. Рабинович в дела Иосифа не вникал: парень дельный, хватка у него есть, сам во всём разберётся.

Не теряя времени, Иосиф стал заводить связи в кругах, близких к местным троцкистам. И тут идеологический максимализм Григулевича подвергся серьёзному испытанию. Он наткнулся на свидетельства различных источников о «несанкционированном» общении советских командированных граждан с заведомыми троцкистами. И если бы рядовых граждан! Например, ему стало известно, что Давид Розов[29], директор «Амторга», контактировал с Максом Истманом[30], антисталинистом и откровенным врагом СССР. Слухи об этом так широко распространились, что требуют немедленной перепроверки, умалчивать о них преступно. К тому же Розов не сумел должным образом распорядиться значительными валютными средствами, выделенными Политбюро на приобретение американского проекта линкора и эсминцев. Валюта была мошеннически присвоена втёршимся в доверие Розова посредником, который, судя по всему, действовал по заданию офицеров военно-морской разведки США. Не было ясности и в отношении Гутцайта к этим фактам.

«Григулевич»

Работа по троцкистским организациям была вменена в 1930-е годы разведке как одно из важных направлений её деятельности. О всех делах Троцкого и его сподвижников за границей разведка подробно и регулярно информировала руководство СССР.

«Эйтингон»

Задержка в США всё больше беспокоила Иосифа. Может, это делается специально? Кто-то держит его подальше от настоящего дела, для которого он, собственно, и был направлен в Мексику? Время уходит, и, если так будет дальше, его мексиканские наработки могут сойти на нет. Не реагировал Центр и на его телеграммы по троцкистам, что вызывало у Иосифа смутные подозрения. Гутцайт почувствовал некоторое отчуждение «Юзика» и в переписке с Центром интерпретировал его так:

«Неопределённое положение окончательно выбило “Юза” из колеи, и он сильно нервничает. Считаю, что нужно его хотя бы информировать о состоянии дела с его использованием и ответить на его телеграфные запросы».

Когда в американской прессе появились сообщения об аресте и расстреле наркома внутренних дел Николая Ежова, Иосиф предположил, что молчание Центра по его делам может быть связано с этим событием. К несчастью, именно так и было. Пассова и Шпигельглаза, оформлявших командировку «Фелипе» и «Марио» в Мексику, в Москве объявили «врагами». В Центре считали вероятным, что между арестованными руководителями разведки и нелегалами в Мексике существовала «смычка» на почве содействия троцкизму, в чём надлежало досконально разобраться.

Другой вероятной причиной затянувшегося отстранения от мексиканского дела «Юзик» считал Гутцайта. В беседе с Иваном Морозовым («Куртом»), сотрудником легальной резидентуры, который недавно прибыл в Нью-Йорк, Иосиф высказал такие подозрения: «Мною почти установлено, что “Николай” вскрывает мои письма и, возможно, уничтожает их». Причиной подобных действий резидента, по мнению Иосифа, могла быть троцкистская «подоплёка» Гутцайта.

Григулевич знал Морозова по разведывательным курсам в Малаховке, где он выделялся своей «подкованностью», принципиальностью и боевитостью. Уже в Нью-Йорке, когда «Курт» спросил, почему Григулевич обратился именно к нему по поводу «неполадок в деятельности американской резидентуры», Иосиф объяснил: «Я знаю тебя ещё по Москве как молодого работника, незаражённого разложением, пришедшего в НКВД по решению Политбюро партии и достаточно проявившего себя в отделе с первых же дней после прихода».

Говоря о наличии у него «колоссального количества документальных фактов», «Юзик» посетовал, что не может довести их до сведения Центра в своей оперативной переписке. По его мнению, утечка этой компрометирующей информации может привести к «невозвращенчеству» некоторых сотрудников резидентуры, «Амторга» и других советских учреждений в США.

Чтобы не допустить такой утечки, «Юзик», по словам «Курта», предложил ему использовать дипломатическую почту для конспиративной пересылки данной информации. Он объяснил, как нужно эту операцию проделать с наибольшей гарантией того, что письмо не будет вскрыто резидентом в последний момент перед отправкой почты. «Если моё письмо попадёт в Центр, — сказал Иосиф, — то я буду считать, что выполнил мой партийный долг чекиста».

Легко представить, как прореагировал «Курт» на предложенную «Юзиком» комбинацию по установлению «неформальной» связи с Центром. «Курт» попал в разведку во времена её кадровой перетряски, кампании по изгнанию «идейных и моральных» перерожденцев «невзирая на лица». Казалось, предатели были повсюду. Но пойти на нарушение строгих инструкций по организации переписки с Москвой «Курт» не решился и доложил исполняющему обязанности резидента «Геннадию» (Гайку Овакимяну) о странном предложении «Юзика».