Обычным для Рассела извинением была фраза о том, что он всего лишь корреспондент газеты. «Я пишу, – заявлял он, – а редактор решает, что можно опубликовать, а чего нельзя». Редактор, однако, запрещал к публикации очень мало. Раглана особенно беспокоило то, что «Таймс» любила рассуждать о том, как слаба британская армия, как явно оголен ее восточный фланг.

– Эта чертова газета, – ворчал генерал Бэргхерш, – так и подстрекает русских ударить нас в самое слабое место.

Русские, конечно, не нуждались в дополнительных подтверждениях того, где у союзников самая уязвимая позиция. Расположенная на равнинной местности к востоку от Балаклавы, 2-я дивизия была не в состоянии удерживать сильно растянутый фронт. Сама равнина после потери Верхнего прохода стала еще более уязвимой, чем прежде. Где бы на протяжении нескольких миль, составлявших правый фланг англичан, русские ни нанесли удар, у тех могло не хватить сил для его отражения.

На следующий день после боя за Балаклаву, когда войска генерала Липранди все еще угрожали городу, полковник Федоров, имея около 5 тысяч солдат, атаковал самую северную позицию англичан. Русских никто не замечал до тех пор, пока капитан Хибберт не увидел их в подзорную трубу. Он немедленно послал донесение своему полковнику. К тому времени, когда донесение дошло до командования дивизии, пикеты 49-го полка после тяжелого боя начали отступать.

Генерал Лэси Ивэнс видел, как солдаты бегут в его сторону через кусты, но не стал ничего предпринимать, надеясь заманить противника под фланговый удар. Однако русские решили не развивать наступление. Попав под интенсивный артиллерийский огонь, полковник Федоров отвел своих солдат.

Когда Раглан на взмыленной лошади прискакал к месту столкновения, все уже кончилось. Русские узнали то, что хотели узнать. Никто не сомневался в том, что на следующий день они вернутся и что их будет намного больше, чем 5 тысяч.

В тот вечер Раглан получил от герцога Ньюкаслского очередное письмо, которое вызвало у него вздох облегчения. Правительство решило, говорилось в письме, что генерал Кэткарт не должен более претендовать на пост командующего армией в случае гибели лорда Раглана. Герцог пояснил, что такое решение принято после того, как генерал Браун продемонстрировал незаурядную энергию при подготовке экспедиции в Крым, а также храбрость и хладнокровие в битве на Альме. Последнее событие сделало приоритет Брауна в получении высшей должности неоспоримым. Раглан обрадовался такому решению и, по его словам, испытал огромное облегчение... «Теперь-то все будет в порядке». Раглан признался, что раньше ему было неудобно делиться самыми важными секретами исключительно с Кэткартом и герцогом Кембриджским. Это было тем более невыносимо потому, что у него с Брауном сложились самые дружеские взаимоотношения. В то же время Раглан отметил, что сама идея о том, что генерал Браун должен стать его преемником, не совсем корректна. Браун старше по званию, чем генерал Кэткарт, но генерал Джон Бэргойн старше Брауна. Несмотря на то что Бэргойн инженер, он вполне может принять на себя командование армией.

Генерал Кэткарт был, казалось, обрадован решением правительства. Документ, подтверждающий его полномочия в случае гибели командующего, он носил в нагрудном кармане в непромокаемом пакете. Позже он заметил своему адъютанту, что испытал невероятное облегчение, вернув его Раглану. Ему никогда особенно не нравилась эта идея, и он согласился стать преемником командующего, только уступив настойчивой просьбе королевы. Однако в новом качестве он прожил недолго. Через десять дней после того, как получил «самую радостную для себя весть об отмене прежнего распоряжения о преемнике командующего», генерал был убит выстрелом в грудь под Инкерманом.

Вечером в субботу 4 ноября, как только начало смеркаться, генерал Пеннифасер поскакал на вершину холма, с которой открывался вид на долину реки Черной. Еще несколько дней назад ему показалась подозрительной активность противника в районе развалин старинного городка, который когда-то располагался на холмах перед долиной. Весь день моросил дождь, и было трудно различить сквозь мокрые линзы, что творилось в районе развалин. Но вскоре уже не оставалось сомнений, что на скалистых вершинах холмов по другую сторону реки накапливались массы вражеских солдат. Над зубчатыми стенами и разрушенными башнями висел густой дым; сквозь проемы и арки были видны многочисленные костры. По горным тропам сплошным потоком двигались кавалеристы, а на дороге, ведущей вниз, к Севастополю, генерал увидел небольшой желтый предмет, который привлек его пристальное внимание. Это была коляска великих князей Николая и Михаила, которые приехали посмотреть, как армия их отца, наконец, завоюет долгожданную победу.

Обеспокоенный происходящим за рекой, генерал отправил капитана Кармайкла и майора Гранта вниз, в долину, понаблюдать за намерениями противника. Через некоторое время оба офицера доложили, что русская армия стоит на месте. Берега реки патрулирует новая кавалерийская часть. В районе развалин Инкермана пасутся большие стада овец. Но ничего угрожающего пока не замечено.

Стемнело, дождь усилился. Ночь прошла спокойно. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были падающие на крыши палаток капли дождя и скрип колес на влажной мягкой земле. В четыре часа утра звон колоколов в Севастополе призвал гарнизон на утреннюю молитву.

Незадолго до рассвета офицер штаба генерала Эйри капитан Эварт поскакал собирать доклады передовых частей. Во всех штабах ему заявили, что докладывать не о чем. Когда он приехал в расположение 2-й дивизии, солдаты, как обычно по утрам, отправились на поиски дров и воды.

Генерал Кодрингтон наблюдал за тем, как солдаты передовых пикетов и дозоров спокойно возвращаются в лагерь. Затем в тумане, который становился все более плотным и все ниже стелился над землей, послышались ружейные выстрелы. Сначала они были беспорядочными, как если бы передовой пост открыл стрельбу по ошибке, не разобрав, что же происходит в тумане. Но вскоре огонь стал более интенсивным. Теперь стреляла вся передовая позиция. Кодрингтон остановил возвращавшиеся пикеты и объявил в бригаде тревогу. Капитан Эварт, который с докладами командиров был уже на пути в штаб армии, поскакал обратно, чтобы выяснить, что происходит. В лагере 2-й дивизии его остановил генерал Браун, который приказал капитану немедленно отправляться к лорду Раглану и доложить ему, что армию атаковал противник.

Раглан воспринял известие с характерным для него спокойствием. В семь часов утра он был уже в седле и скакал сквозь туман на звук ударов артиллерии. Он знал, что от исхода этой битвы зависит судьба армии. Он также понимал, что, даже если союзники выиграют, тяжелое изнуряющее сражение заставит их зимовать в России. Он сделал, казалось бы, все для того, чтобы избежать этого. Сосредоточил все свои силы на осаде и штурме Севастополя. Французов, наконец, удалось убедить в необходимости штурма. Вечером этого дня он собирался обсудить с генералом Канробером детали предстоящего наступления, назначенного на 7 ноября. Но теперь, за два дня до штурма, он сам и его армия подверглись нападению. Он все поставил на карту и проиграл.