Я поинтересовался, как ее зовут. «Аня. Я тебе номер домашнего телефона оставлю. Вот, держи. Мне сейчас бежать надо. Ты звони. Пока!» Она помчалась вперед, а я, чертыхаясь, назад. Что за спешка получается накануне воскресного дня! Надо остановиться, купить пару мороженого, а не носиться, как ошпаренный ветром. Ага, вот мороженое с орехами. Что же, есть у меня на орехи! Я ведь тут не один, меня за углом девушка дожидается, и крупинки снега норовят скатиться с шапки прямо ей на нос, но так как он у нее маленький, они падают то на воротник, то на рукавичку, которую она поднесла к лицу, чтобы защититься от колючего ветра.

— Ты с ума сошел, — сказала Наташа. — Мы же совсем в ледышки превратимся! Давай хоть внутрь зайдем.

Глядя сквозь витрину на продолжавшееся снежное баловство, мы не спеша поедали свои сладкие сугробики, которые понемногу начинали таять и с них закапало на пол. Наташа достала из сумки платок и протянула его мне. Я задержал платок около губ, наслаждаясь ароматом ее духов. Ничего не сказал ей, хотя время первого комплимента давно наступило. Она сложила вместе холостые обертки и пошла их выбрасывать. Я тем временем расстегнул до середины молнию куртки и отодвинул шарф на груди, чтобы проверить содержимое заветного внутреннего кармана. И тут обнаружил, что пиджака на мне нет. Под курткой был свитер, потому что так теплее, когда на улице минус пятнадцать и северный ветер рычит изо всех подворотен. А внутренний карман и свитер — это разные вещи. Вернувшись, Наташа по моему лицу догадалась, что у меня на затылке испекся горячий блин.

— Я билеты в общаге оставил, — проговорил я упавшим голосом.

И принялся ругать себя, ничуть не стесняясь ее присутствия, потому что, как мне показалось, с пропажей билетов план ее завоевания рушился и со свистом летел в тартарары. Она начала меня успокаивать, предложила просто погулять — подумаешь, метель, — но я настоял на расставании. Сказал, что у меня есть серьезная причина, по которой мне следует остаться одному.

В одиночестве мне легче прийти в себя. Чего, собственно, я так раскипятился? Да, я не верю, что внимание девушки можно завоевать с пустыми руками и с простодушным лицом, но я и не собирался сегодня совершать подвиги обольщения. В действительности я хотел прийти в кинозал, занять там удобное место в десятом ряду и насладиться красивым звуком и изображением. Но вместо поступательного движения к цели я позволил случаю воткнуть в мое темя ключик и завести старую пластинку, визгливые звуки которой заставляют летать пиджаки.

Я прочитал на оставленной мне карточке: «Ханберг Анна Валерьевна». Так. Любопытно. Моя машинка по-прежнему жужжала. Не хватало еще, чтобы Анна Валерьевна оказалась дочерью одного моего давнего знакомого, русского немца и московского приблуды. Тогда можно считать, что доселе оставшиеся вне моего внимания люди принадлежат реальности не более, чем сны в летнюю ночь. Но, похоже, я увлекся. Инженер был из Костромы. Очевидно, что мое предположение ошибочно. Ходите спокойно, все движущиеся навстречу и попутно, только тверже ступайте на припорошенный снегом скользкий тротуар. Какая-то еще бумажка в кармане. Ну-ка, что это? Билеты. Киноконцертный зал «Художественный». Все верно, ведь я после института переложил их в карман джинсов, а пиджак повесил на плечики и убрал в шкаф. Куда направилась Наташа? К метро, куда же еще! За ней, дырявая голова! Высматривая ее ярко-синее пальто и пушистую шапку, втягивая морозный воздух уголками рта, я мчался со стиснутыми зубами, с лицом, залепленным снегом, дико сощурив глаза. Прохожие расступались и освобождали мне дорогу.

— Наташа, билеты нашлись! — закричал я, настигая ее.

Она с готовностью обернулась, молчаливо оценила мой пыл и сказала: «Ну, слава Всевышнему!» И снег разом прекратился. Ветер еще дул, стегая по ногам, но к лицу уже не подбирался — он словно рыскал понизу в поисках снегопада. Мы отправились гулять и два часа, остававшихся до сеанса, ходили-бродили, блондились-болтались, с улицы Герцена выруливали на Тверской бульвар, шлендали бесцельно, мотались вдоль Охотного Ряда, шастали без устали, валандались повсеместно, изредка причаливая к ларькам с горячими пирожками.

— Ты ужасно забывчивый, — сказала она. — Я тебя запомнила, потому что ты несколько раз заказывал Карамзина, а за книгой так и не приходил! Помню, название у нее было совершенно чудовищное, а вес, как у целой гири. И по твоей милости мы с девочками таскали ее вверх и вниз, из хранилища и обратно.

— Извини, провинился. Я еще недавно две методички потерял, а вместе с ними крайне важную тетрадь зеленого цвета.

— Ничего, ты далеко не самый большой должник. Есть рекордсмен по невозвращенным книгам: сорок четыре штуки. Это Кораблев со второго курса.

— Я его знаю. Он человек-легенда. Третий год на втором курсе.

И я рассказал Наташе то, что почти каждый слышал о Кораблеве. Вот эта история. Кораблев в четырнадцать лет закончил витебскую среднюю школу. До того как на три с лишним года осесть в наших краях, он кочевал из института в институт, по гостиницам и общагам, каждые полгода меняя место. Первым вузом, где он учился, говорят, был Калифорнийский технологический институт, откуда он вдоль газопровода бежал на Аляску. Причиной бегства было участие в знаменитом конфликте «Квартал Кастро». Затем Кораблев жил в Лиссабоне, потом в Баку. По слухам, он давно пишет книгу «Как определить, в какую страну ты попал, по рисункам, найденным на стенах общественного туалета». Судя по названию, книга предназначается для путешественников во времени и парашютистов, совершающих прыжки при сильном боковом ветре. Интересно то, что в своем труде исследователь ватерклозетной ойкумены отводит анализу языковой принадлежности надписей самое незначительное место. Сам мотается по свету, весьма посредственно зная английский и десяток фраз на испанском. «Возможно не знать басурманской речи, — говорит Кораблев, — сидеть на одном месте невозможно». У нас в институте он на удивление долго задержался, но, видимо, скоро сорвется, и на вопрос, когда мы увидим его вновь, не ответит даже самая проницательная гадалка. «Кораблевумерный ход событий кажется неполадкой в житейском процессе». Так говорит Марат Устров. Цитирую по одному из сохранившихся писем, полученных мной от Марата во время кандалакшского периода.

— А ты где целый год пропадал? — спрашивает Наташа.

— Перерождался, сидя на далеком Севере.

Теперь необычайно рад вернуться в цивилизацию, украшенную симпатичными девушками, из которых мне, вероятно, тоже достанется одна, и она будет не менее увлекательной, чем героиня сегодняшнего фильма, на которую Наташа смотрит с вниманием и восхищением. А я за первые двадцать минут сеанса никак не могу устроиться с надлежащим комфортом. Наконец я забрасываю ногу на ногу, вытягиваю руку за Наташиной спиной и обнимаю ее за плечи. Она немного сжимается, но так, как это делает человек в прохладной комнате, когда укутывается в плед. Жаль, что в зале нельзя танцевать — через пару минут мне уже жутко хочется перенести свою руку на ее талию. Я вдруг начинаю чувствовать себя кем-то, у кого, кроме бесконечного беспокойства, недоверия к себе, комплексов и зацикленности на своих внутренних проблемах, появилось живое достояние в виде самостоятельного человека с превосходящими мои собственные умом и терпением.