– Дождь был, не разглядел я, – признался парень. – Ну такие… в куртках.

Бабкин вцепился в него мертвой хваткой. Они сели на крыльце, и Ваня рассказал все, что помнил.

В тот вечер он возвращался со станции, где покупал в киоске «Мальборо». Две сигареты из пачки по уговору с дедом доставались ему, и шестнадцатилетний Иван тайком выкуривал их по дороге. На полпути начался дождь. Сквозь его пелену юноша видел, как вдоль путей пробежал тощий парень, постоянно оглядываясь. А вскоре появились двое других.

– Примерно того же роста, – неуверенно сказал Иван. – Короче, не разглядел я.

– Но их точно было двое?

– Что я, слепой? Двоих от одного не отличу?

– Они его догнали?

– Не успели. Этот, который удирал, все время оборачивался. И подпрыгивал как заяц. А они все приближались. Я по тропинке шел, сбоку. Там деревья, дождь не так сильно мочит. Если б по рельсам, то хорошо бы все разглядел, а так далековато все же было. Но помню, парень метнулся сначала в одну сторону, потом в другую… И кажется, закричал что-то.

– Не расслышал, что именно?

– Не, какое там. Как раз электричка загудела. Я чуть сигарету не выронил. А парень, видимо, решил дождаться ее и перед самым носом прыгнуть, чтобы, значит, отрезала она его от преследователей. В фильмах так делают, может, видал.

– Видал, – сказал Бабкин. Он уже понял, что произошло дальше. Рельсы были мокрые, неуклюжий Генка Козицкий поскользнулся и попал под электричку.

– А как сбило его, я не видел. Зажмурился, честно скажу. Когда глаза открыл, этих двоих уже не было.

– Уверен, что они бежали именно за ним?

– Да точно тебе говорю! – завелся парень. – Я потом милиции начал рассказывать, они меня даже слушать не стали. Какой-то осел с бородавками отправил меня – иди, говорит, пока не выяснили, что это ты его под паровоз толкнул. Ну я и свалил от греха.

«Узнаю село родное», – подумал Бабкин. А вслух спросил:

– Ты этих двоих опознаешь?

– Да не, ты чего! Далеко же было. Лиц-то я не разглядел.

Сергей на всякий случай показал парню фотографию Прохора Савельева, но тот покачал головой:

– Вряд ли. Этот старый, а те бежали как молодые. Хотя пес его знает.

Фотографии Варнавиных, Юрия и других членов семьи тоже ничего не дали.

– Не знаю я, не видел никогда эти рожи, – слегка раздраженно сказал Иван. – И вообще, это не телка с мужиком были, а два мужика. И не толстые. А тут баба, да к тому же в теле. – Он ткнул пальцем в снимок Людмилы Кошелевой.

Макар Илюшин вошел во двор и среди вывесок о продаже китайского чая и израильских витаминов обнаружил то, что искал: радужный плакат, на котором было написано «Путь наверх». Внизу маркером была сделана приписка: «Переехал в подвал».

– Торжество символизма, – пробормотал Илюшин. – Путь наверх переехал в подвал.

Воздух в подъезде пропах индийскими благовониями и кошачьей мочой. Макар спустился вниз и в конце длинного коридора обнаружил ярко освещенный зал с зеркальными стенами. В них многократно отражался один-единственный человек в оранжевых штанах и зеленой майке, стоявший с запрокинутой к потолку головой.

– Вениамин Варнавин?

Красочный человек покрутил шеей и обернулся к Макару.

– Приветствую! Подождите, пожалуйста, буквально пару секунд.

Голос у него оказался неприятный – высокий и скрипучий. Он производил странный эффект: от него хотелось поморщиться, но в то же время в нем было что-то притягательное. То ли интонация, то ли этот странный тембр… «Как будто болячку расковыриваешь, – подумал Макар. – И противно, и не можешь перестать».

– Прошу прощения! – весело сказал Вениамин, подойдя к нему. – Все спина моя многострадальная. Пока комплекс упражнений не закончу, человеком себя не чувствую.

Когда погиб Павел, ему было тридцать четыре. Макар помнил фотографии: узкоплечий мужчина с редкой бородкой и большими выразительными глазами. Кажется, о таких говорят «влажные». Тонкие искривленные губы, острый нос. Типаж «проповедник», практически в идеальном его воплощении.

За пятнадцать лет Вениамин почти не изменился. Та же худоба, легкая сутулость, что-то неуловимо птичье в облике, как будто дальними предками его были аисты или цапли.

– Вы ведь не в группу ко мне пришли проситься, – сказал он, проницательно глядя на Макара. – Разговор у вас ко мне сугубо деловой. Угадал?

– Почти.

– Опять аренда?

– Я пришел поговорить о вашем сыне.

Долю секунды Илюшину казалось, что Вениамин сейчас его ударит.

– О моем сыне, – повторил тот без выражения. – Зачем? Что вам нужно?

В глазах его мелькнула искра догадки:

– Вы журналист?

– Нет. Вениамин, мы можем где-нибудь присесть?

Некоторое время Варнавин колебался. Илюшин уже решил, что получит отказ, но мужчина шагнул в коридор со словами: «Тут есть небольшой закуток…»

В закутке оказались два стула, кушетка и электрический чайник на подоконнике. Илюшин заподозрил, что в эту комнатушку Вениамин приводит некоторых своих почитательниц.

– Вы знаете, конечно, что по завещанию вашей матери дом в Литвиновке достался Яне Тишко, – начал Макар.

– Знаю. И буду оспаривать это в суде, – спокойно сказал Варнавин. – Мать была не в себе. Она никогда не оставила бы наше имущество убийце моего сына.

– Когда вы с Раисой виделись в последний раз?

Вениамин, очевидно, редко смущался.

– Давно, – невозмутимо ответил он. – У меня очень много работы. К тому же за матерью присматривала родственница, ответственная и внимательная женщина.

Илюшин вспомнил Женю Кошелеву, «ответственную и внимательную», и спросил:

– Мать не писала вам о том, что составила завещание? Вы обсуждали с ней эту тему?

Варнавин покачал головой:

– Сказать по правде, мы мало разговаривали. Поздравления по праздникам, дежурные вопросы о здоровье…

«Красавец! – хмыкнул про себя Макар. – Любимый младший сын, поздний ребенок. А мать умирает практически одна, рядом с корыстной племянницей».

Варнавин был чуток к настроениям людей и перемену в отношении Илюшина уловил молниеносно.

– Вы поймите, – проникновенно сказал он, – после смерти отца мать очень замкнулась. Она никого из нас так не любила, как его. Хотите правду? Несколько раз я собирался приехать. Но она находила какие-то смехотворные предлоги для отказа. Я был потрясен. Знаете, во мне жила уверенность, что после смерти отца мама станет искать во мне утешение… И я был готов! Я хотел быть рядом, подставить плечо…