— Так зачем ты тогда домой едешь, если тебе там не нравится? — спросил укоризненно Иен.

— Почему не нравится, нравится. Там хорошо, спокойно. Там у меня родители и сестра. Да и соскучился я по созерцательной жизни. Вот приеду, возьму флейту и сяду на обрыве возле Нерля лет этак на двадцать. Пока не поймаю его дух, не заточу его в мелодию — не успокоюсь.

— А потом?

— А кто знает, что потом? Может, я женюсь. А может, перейду на другой берег Нерля.

Иен только пожал плечами.

Мне же не терпелось увидеть этот их таинственный Нерль. В голове рисовалась широкая река с кристально-чистой водой, пологие берега, поросшие камышом, ивы, склонившиеся над омутами, трехметровых налимов, лениво шевелящих плавниками на илистом дне — словом, Волгу я ждала. И вот альв вдруг остановился и, патетически воздев руки, продекламировал:

— О Нерль великий, мать всех рек,

Здесь альвов край во век и ввек,

Здесь родина и здесь покой,

Я возвращаюсь вновь домой!

А я только глазами хлопала: а где? Где величественная река? Где водные просторы? Вот этот мутный поток с нагроможденными на берегу камнями — и есть Нерль? Да ладно! Волга в миллион раз красивее, несмотря на всякую химию, которую десятилетиями в нее сливают.

— Так мы приехали? — хладнокровно спросил папа Иен.

— Мы приехали, — выдохнул Валик. — Хвала всем богам, я дома. Вон за тем мостом — земли альвов.

Повозка неторопливо вползала на мост. Настроения не было ни у кого, почему — не понимаю. Еще меньше настроения было у двух встречающих нас альвов в кожаных, украшенных серебряными клепками дуплетах и с короткими мечами, выставленными в нашу сторону.

— Небесная долина вас не ждет, — сообщили они нам.

— Так это ее проблемы, — равнодушно ответил Иен. — Мы все равно уже приехали.

— Приглашения есть?

— Нет.

— Тогда прощайте, желательно, навеки.

— Так-так, потише, — Вилли дернул за рукав Иена, который в последние дни был злой, как медведь-шатун, и явно собирался спровоцировать двух высоких тонких мальчиков на разговор плана «пойдем выйдем». — У меня есть дипломатическое письмо от клана Алмазных. Ходатайство о содействии. Я архивариус, я исследую артефакты.

— Допустим, — кивнул один из стражников. — Ну, и альва тоже пропустим. А эти двое что?

— Девушка — княжна Алмазная. Она со мной. Как свидетель. А этот… это Иен Морозный с Холодных гор. Он наш… эээ… охранник.

— Документы давайте, — устало сказал стражник — словно у него тут пассажиропоток был как в аэропорту, устал, бедняжка! — И ждите.

— Прямо на мосту? — прищурился Иен.

— Нет, мост можете проехать, — скривил идеальной красоты губы альв. — Вот там у флажка остановитесь.

Мы проехали. И остановились. Этот ушел с бумагами Вилли куда-то по тропинке, а второй остался с нами. Красавчики они все же, эти альвы! Хоть сейчас на подиум. Тонкий как тростиночка, высоченный — мы, цверги, ему едва ли не по пояс, жесты изящные. По сравнению с тем же Иеном — что журавль против курицы. Цверги — они ведь словно топором вырублены или из камня вытесаны молотком и зубилом. А альвы — будто другой биологический вид. И у меня, всегда млевшей от высоких блондинов, ничего внутри даже не екает. Ну красивый. Ну блондин. И что? С ним же целоваться — и то проблема: табурет придется подставлять! Я уж молчу про все остальное: сломается же игрушка после первого же грубого движения. То ли дело цверги — их потискать есть за что. Пожамкать. Помацать.

Лиль, ты попала. Не в том плане, что попаданка. А просто вкусы поменялись настолько кардинально, что с тобой уже все понятно. Значит, не простишь засранца, да? Никогда? Ну-ну.

— Уважаемый, — неожиданно подал голос Валик. — А что это у вас на поясе, не флейта ли?

— Ты флейтист? — мгновенно ожил красивый альв. — Я только учусь.

— Я мастер-флейтист, — кивнул альв. — Третьего уровня.

Альв мгновенно вытащил из-за пояса деревянную дудочку и едва ли не с поклоном передал Валику. Тот взял ее дрожащими руками, тряхнул головой, поднял (точнее, опустил) на меня глаза и поднес к губам.

И началось волшебство.

Я никогда не любила музыку, я ее не понимала. На уроках, где нужно было петь, меня просили заткнуться и просто открывать рот вместе со всеми. Я могу отличить «Полонез» Огинского от «Вальса Феи Драже», а еще вальс Мендельсона от траурного марша, но на этом всё. Классика вызывала у меня зевоту, а от попсы шла кровь из ушей (фигурально выражаясь, разумеется). Но от этой мелодии, этой песни у меня даже голова закружилась, до того она была прекрасна. Клянусь, я услышала и ветер, и шум воды, и как падают на землю листья, и как встает над рекой солнце. Я боялась дышать, чтобы не разрушить эту чистую красоту звука.

Когда флейта замолчала, я услышала, как судорожно выдохнул Иен, тоже боявшийся дышать. Как откашлялся Вилли. Как вновь в природу вернулись ее естественные звуки — захрапели кони, зашуршал листьями ветер, в реке что-то плеснуло.

— Лиль, это для тебя песня, — смущенно сказал Валик. — Ты моя спасительница.

И мне это ужасно не понравилось, я нахмурилась, открыв было рот, чтобы возразить, но альв не дал ничего сказать:

— Только не подумай ничего лишнего. Мы просто друзья! Никаких отношений, никакой любви. Ты мне нравишься, но мы слишком разные.

У меня аж камень с плеч свалился. Ну и слава Богу, что никаких отношений. Я в Валике только друга вижу. Лечь с ним в постель? Да ну нафиг! Даже поцеловаться — и то противно, смахивает на инцест. А дружить — просто прекрасно.

— Спасибо, Валь, — широко улыбнулась я. — Иди, обниму, мой хороший. Ты, главное, не переживай. Мое сердце на разбито. Ну, или разбито, но не тобой.

Я покосилась на Иена, который сделал лицо топором и старательно не смотрел в нашу сторону. Валик усмехнулся, обнял меня и похлопал по плечу.

— Вот и поговорили, — шепнул он.

Я заморгала, понимая, что все же была права: он хотел чего-то большего. Но я этого ему дать не могла. Поэтому лучше уж сейчас, пока ничего серьезного не произошло.

— Я тоже обниму, — заулыбался резко повеселевший Иен. — Иди к папочке, мой пончик.

— Я не пончик, — фыркнул Валик, обнимая Иена. — Я красивый и стройный кипарис. Это вы, обжоры, как пончики.

— Ах, нежная мужская дружба, — проворковал Вилли. — Что, с Лилькой не вышло, решили утешить друг друга?

— Зависть — плохое чувство, — назидательно сообщал Валик (я была права — с цвергами поведешься, от них и шуточек наберешься). — Но уже поздно, ты в наш тройничок не попал.

— Четвертый лишний, я понял.