Черт. У меня рак. Я так и знал.

Я уже раз пять звонил в приемную, но бросал трубку после первого же гудка. Я боюсь нарушить хрупкое космическое равновесие, как будто от моего звонка результаты анализов изменятся. Нет, уж лучше с буддийским спокойствием ждать, пока Сандерсон позвонит сам. Но какое уж тут спокойствие, когда по спине течет холодный пот, ладони влажные и ледяные, а ноги дрожат. Так что я поднимаюсь и иду в душ. Стоя под струями воды, я представляю, как рассказываю Хоуп и Тамаре о своем диагнозе и что за этим следует. Хоуп рыдает, обнимает меня и принимается звонить родителям; поплакав, они с мамой обсуждают, что отец должен найти лучших специалистов и подключить все связи, дабы нас немедленно приняли; все это Хоуп говорит, решительно вздернув подбородок. Тамара, с трудом сдерживая слезы, бросается мне в объятия, заключив всю свою затаенную страсть в бесконечном поцелуе, а потом молча ведет меня в спальню, чтобы мы наконец смогли выразить невысказанные чувства перед предстоящей мне битвой со смертью. И только час или два спустя, после того как мы торопливо и нежно занимаемся любовью, она заливается слезами, спрятав лицо у меня на груди, и мы лежим в отчаянии, обнявшись, голые и мокрые.

Представив себе это, я испытываю такое возбуждение, что никакие грустные мысли не способны его унять. Да пошло оно все к черту, надо же как-то убить время! «Все равно ты болен», — говорю я себе, спустя несколько минут выходя из душа.

В половине двенадцатого я сдаюсь и с кухни звоню Сандерсону. Джед с Нормом в гостиной смотрят CNN.

— Добрый день, — любезно здороваюсь я с секретаршей, как будто ее расположение мне чем-то поможет. — Могу я поговорить с доктором Сандерсоном?

— Представьтесь, пожалуйста, — низким голосом просит она с русским акцентом, выговаривая слова со старательностью новичка.

— Закари Кинг. Мне на этой неделе делали цистоскопию.

— Доктора сейчас нет, — отвечает она.

— Не подскажете, когда он будет?

— В понедельник.

— В понедельник? — изумляюсь я. — Но я должен был созвониться с ним сегодня.

— Сегодня его нет.

— Он в клинике? С ним можно как-то связаться?

— Доктор уехал на выходные, — поясняет она. — Сегодня дежурит доктор Пост. Если хотите, я передам ему ваше сообщение.

Я чувствую, как во мне нарастает паника.

— Послушайте, — говорю я. — Как вас зовут? Секретарша озадачена.

— Ирина, — отвечает она.

— Так вот, Ирина, — продолжаю я. — Результаты моей биопсии должны были быть готовы сегодня. Я не знаю, кто кому должен был звонить: я доктору Сандерсону или он мне. Но я должен был сегодня узнать результаты. Их передадут доктору Посту?

— Нет, — говорит Ирина. — Их доставят сюда.

— Вы не знаете, они уже пришли?

— Конверты с результатами анализов имеют право вскрывать только врачи.

— Поэтому я был бы очень благодарен, если бы вы передали сообщение доктору Сандерсону на пейджер.

— У него нет пейджера, — настаивает она. — И в эти выходные доктора в клинике не будет.

— Но вы ведь наверняка знаете, как с ним связаться.

— Доктор вернется в понедельник, — упорствует секретарша.

— Давайте называть вещи своими именами, — не выдерживаю я. — Вы предлагаете мне все выходные сидеть и гадать, есть ли у меня рак, только потому, что вам лень позвонить доктору?

— Как только доктор узнает результаты анализов, он с вами свяжется.

— Но результаты уже пришли, — я почти срываюсь на крик. — Просто нужно позвонить в лабораторию, или открыть конверт, или что там у вас в таких случаях делают!

— Извините, мистер Кинг, я ничем не могу вам помочь.

Я швыряю телефонную трубку и испускаю вопль отчаяния.

— Зак, что случилось? — окликает меня из гостиной Норм.

Я сажусь на диван к Норму с Джедом и рассказываю о разговоре с секретаршей.

— Что за бред! — Норм возмущенно вскакивает на ноги. — Поехали.

— Куда? — недоумеваю я.

— В клинику.

— Зачем?

— Затем, что при личном общении я куда убедительнее, — поясняет Норм, заправляя рубашку в брюки.

— Что ты собираешься делать?

— Что и всегда, — отвечает он. — Скандалить и бить на жалость.

Я открываю рот, чтобы возразить, и понимаю, что возразить-то мне нечего. За последние несколько дней не раз оказывалось, что слепое упрямство Норма приносит плоды. Что плохого, если теперь оно поможет мне добиться своего? Я постою в сторонке, а Норм пусть сам во всем разберется. Говорят, отцы обычно так себя и ведут.

На пороге мы вдруг слышим, как телевизор замолкает. Я оборачиваюсь и вижу, что Джед встает с дивана, смущенно пожимает плечами и улыбается мне, на время забыв о вчерашнем недоразумении.

— Подождите минутку, я только оденусь, — говорит он.

Мы втроем заходим в приемную, где царит характерное для таких мест гнетущее, тяжелое молчание, или, скорее, сумма отдельных молчаний; пациенты, дожидающиеся, пока их примут врачи, бросают на нас рассеянные взгляды поверх журналов, отмечая наше присутствие, и снова впадают в притворное забытье. Ирина оказывается дородной женщиной средних лет с грустными славянскими глазами и волосатой родинкой на жесткой щеке. На лице секретарши, кажется, навсегда застыло свирепое выражение — вероятно, от долгих лет, проведенных на леденящем ветру суровых российских зим. Но как бы ни была трудна прежняя жизнь Ирины, ей явно не доводилось сталкиваться с типами вроде Норма, который нарушает тишину приемной, точно булыжник, брошенный в пруд, и с точно рассчитанной жестокостью извергает на секретаршу поток бессмысленного юридического жаргона.

— Доктор вернется в понедельник, — отвечает ему Ирина, грозно подняв сросшиеся брови.

Над ее столом висят фотографии и листы с отпечатками детских ладошек, обведенных цветными карандашами, — видимо, подарки от внуков, которые ее до смерти боятся.

— Слушайте меня внимательно, — цедит Норм, нависая над ее столом. — Если вы через пять минут не позвоните доктору Сандерсону, у вас будут серьезные неприятности с законом. Вы готовы за это отвечать?

— Отойдите от моего стола, — сердито говорит Ирина и встает.

Норм смотрит ей прямо в глаза и произносит тише:

— Меня не волнует ваше личное пространство. Меня не волнует, что доктор Сандерсон уехал развлекаться на выходные. Видите вон того мужчину? — Он указывает на меня, и я робко киваю в знак приветствия, стыдясь роли, отведенной мне в очередном спектакле, который закатывает Норм. — Он неделю глаз не сомкнул, дожидаясь результатов, которые ему должны были сообщить сегодня. Если ему придется понервничать лишнюю ночь, потому что доктор Сандерсон не сдержал слово, мы сочтем это преступной небрежностью, отвечать за которую будет клиника. Вы понимаете, к чему я клоню?