— Отстань от меня, собака! — Королева Шотландии ударила оскорбившего ее мужчину по лицу, по плечам. — Пошел вон!

Низко поклонившись в качестве извинения, Джеффри попятился из комнаты, и любой из людей Елизаветы, которые держали Марию под домашним арестом в Чартли, подумал бы, что шотландская шлюха решила подразнить одного из своих последователей, изнывая от скуки в бесконечном заточении.

Беллок отнес письмо на кухню. Там стояли пустые пивные бочки, ожидая возвращения в пивоварню, где их должны были снова наполнить. Он большим пальцем надавил на часть обруча, окрашенную чуть по-другому, и открылась небольшая сухая полость, куда шпион и вложил пакет. Он знал, что корреспонденция Марии продолжит свое путешествие: бочонок отправится в пивоварню; пивовар заберет письмо и проследит, чтобы оно дошло до предполагаемого получателя, сэра Энтони Бабингтона, который сломает печать и расшифрует содержимое. Только позже Джефф узнал, что в этом конкретном письме Мария поощряла план Бабингтона согласовать вторжение католических держав с восстанием англичан-католиков для того, чтобы убить Елизавету и возвести Марию на английский престол.

Джефф узнал об этом, потому что пивовар тоже был агентом Фрэнсиса Уолсингема. Прежде чем передать запечатанное письмо доверенному посланнику, выбранному одним из английских сообщников Марии, пивовар вручил его Артуру Грегори, который терпеливо ждал рядом в пивоварне, затачивая и нагревая лезвия. Грегори был одним из немногих людей в стране, которые могли незаметно взломать печать. Скопировав зашифрованное письмо и безупречно запечатав его, он вернул оригинал пивовару, и роковое послание Марии продолжило свой путь до места назначения. Копию тем временем доставили Тому Фелиппесу, который ждал в гостинице менее чем в миле от пивоварни, протирая очки и изучая шифровальные листы. Он расшифровал письмо без труда, поскольку взломал систему Марии еще несколько недель назад, и отправил простой текст Уолсингему в Лондон с помощью быстрого курьера. Государственный секретарь прочитал письмо Марии еще до того, как оно дошло до обреченного Энтони Бабингтона, и почти до того, как Джефф вернулся в замок Чартли и продолжил, как мальчишка, любоваться великолепной шотландской королевой.

В последний раз, когда он видел королеву Марию, она посмотрела ему в глаза не более чем за шестьдесят секунд до того, как ей одним взмахом отрубили голову. Она не выглядела воплощением зла. Когда она увидела Джеффа на галерее, ее губы на мгновение перестали дрожать, удивление взяло верх над страхом и печалью — и Джефф вспомнил, как эти губы коснулись его собственных, вспомнил, как пальцы касались плоти ее груди, и лишь потом сумел напомнить самому себе про убийства, на которые она столь радостно собиралась пойти.

Тэтчера разбудил в темноте знакомый мальчик-паж, и когда он наконец смог открыть глаза, нетерпеливый ребенок просто сказал:

— Шахматы.

Несколько минут спустя, расставляя фигуры на доске, рядом с которой находились тарелки с хлебом и бараниной, доктор краем глаза наблюдал, как бессонный король греется у камина.

— Я не мог найти покоя сегодня вечером. Вы знаете многих англичан? — спросил Яков, снова расхаживая своей особой походкой, наклоняясь вперед в талии почти при каждом движении больной ноги. Он был одет для сна, а его фаворит дремал на диване в углу, отвернувшись от свечей и огня.

Открылась дверь, и вошел тот же человек, который уже наблюдал за несколькими их играми с близкого расстояния, каким-то образом предупрежденный, что готовится полночная партия. Он тоже выглядел растрепанным, и его глаза были затуманены сном.

— Ваше величество, — сказал он, кланяясь, — я узнал, что вы тоже вышли в ночной дозор. Пришел составить вам компанию.

Яков хмыкнул и отмахнулся от него, едва взглянув. Мужчина снова поклонился и выволок свое разочарование за дверь.

— Зануда испанский… — проворчал король. — Полагаю, султан может играть в шахматы в любое время без помех со стороны посла из Мадрида. Но я спросил, много ли вы знаете англичан?

— Я знал многих, мой король, — ответил Тэтчер, наблюдая за походкой короля. — Могу я спросить, ваше величество, не болят ли у вас ноги?

— В седле — не болят. Любопытно, да? — Яков взял напиток у слуги. — В седле я сразу чувствую себя комфортно. Вы охотитесь, доктор? Ах, я уже спрашивал раньше, и вы сказали «нет». Но, воистину, нет ничего прекраснее охоты.

Король с усталым взглядом и неуклюжей походкой, нервный даже когда старался быть царственным, на короткое время стал другим, более счастливым, еще более молодым человеком, когда разговор зашел о лошадях и охоте, и Тэтчер снова почувствовал к нему что-то вроде отцовской привязанности. Или это была всего лишь жалость пожилого человека к молодому, еще не осознающему, как мало значат многие вещи. У Тэтчера возникло странное ощущение, что он видит за титулом и короной Якова мужчину не слишком внушительного. С султаном он никогда так не общался. Было невозможно отделить этого человека — даже когда Эззедин смазывал его порезы и вскрывал волдыри — от впечатляющей мощи его положения. Мурад был султаном до мозга костей, до последней капли крови, до волос, которых лишился в юности, и усов, которые поседели еще до того, как ему исполнилось тридцать. Мурад III был властителем во сне, на стульчаке, под перевязывающей или режущей рукой Эззедина. Даже Елизавета, с ее выдающимся зобом, болтающимся мешком кожи под челюстью, меланхоличная и желтозубая, могла когда-то быть — должна была когда-то быть! — королевой великой красоты и силы, и она каким-то образом сохранила это внутри. Она одна — женщина! — собрала войска, когда кровожадные испанцы были совсем рядом с побережьем. Но этот… этот уродливый мальчик, с пятнами еды на ночной рубашке, который — Леверет сказал ему — кричал, когда слышал гром во сне: он был обычным человеком в первую очередь, вторую, третью, и с ним обращались как с королем из-за отсутствия лучших кандидатов где-либо в этой бесплодной земле.

— Вы должны увидеть моих лошадей, доктор. Я покажу вам самых благородных зверей после нашей игры. Скажите мне теперь, вы же любите лошадей, хотя и не ездите верхом? Мне говорили, что арабы — отличные наездники. Но я спрашивал вас, и вы не ответили: вы жили среди англичан, — сказал король, когда Тэтчер закончил расставлять фигуры. В тоне Якова не было упрека; это было похоже на требование мальчика рассказать еще одну историю или на простое удивление — даже турок сделал то, чего не сделал король, он успел пожить среди англичан.

Но тут королева Шотландии вошла в комнату через дверь в дальнем конце, видимо, разыскивая пропавшего мужа. Последовали поклоны и паузы, церемониальные стояния и сидения, поцелуи рук, пока она и ее дамы снова не скрылись из виду, и король с облегчением опустился в кресло напротив своего врача, взял пальцами кусок влажной баранины. Он внимательно посмотрел на Тэтчера.

— Доктор, королева Анна красивее моей кузины-королевы или нет?

Тэтчер вытер усталые глаза и попытался изобразить, будто разбирается в женской красоте на этом острове отвратительных женщин. Трудность заключалась в том, чтобы успокоить мужскую гордость короля — а в это время французский юноша в золотой одежде подошел, чтобы погладить королевскую щеку теперь, когда королевы не было в комнате, — восхваляя будущую королеву Англии, не оскорбляя нынешнюю. И вокруг завидной шахматной доски неизменно кружили чужие уши, подбираясь все ближе; уши в плену у Испании, Рима, лондонских фракций и их будущих соперников.