Незнакомец откинул наполовину выкуренную сигарету, отвалился от крыла и, сунув руки в карманы, направился к Хараеву. Как Руслан ни стремился, обнаружить в этих карманах посторонние предметы он не смог. Чуть удлиненная куртка на приехавшем была расстегнута, и будь в ней пистолет, как у него, она бы отвисла. Ростом москвич был почти на полголовы выше, в плечах так же широк, шея – не карандаш в стакане, хорошая шея, хотя и не борцовская. И, главное, не было очков. Голубые озера глаз смотрели прямо в лицо Хараева, и не было в них ни волн тревоги, ни ряби волнения.

– Здравствуй, – сказал он, подходя к кавказцу на метр. – Есть разговор.

– Ты не тот, с кем я хотел бы его иметь.

– Что так? – удивился москвич.

– Меня просили приехать, и я приехал. Но на встречу вдруг прибыл другой. Как понимать это, я не знаю и не хочу. Но и холостые поездки не в моих правилах. Поэтому придется выяснить, кто ты.

– Много слов, кавказ, – просто бросил приезжий и в одно мгновение превратился для Хараева в перспективного покойника. Хоть вызывай Абдул-Керима для обмерки его тела для гроба. – А можно было просто сказать: здравствуй. И слушать дальше. Потому как не ты просил, а тебя просили. Говорят, ты «вор». Но пока от вора у тебя только матросская походка.

В Хараеве забурлила злоба, которую он тут же подавил. Ему сказали в лицо правду, и сказали ее, не боясь. Первое обижало, второе бесило. Но осторожность побеждала. За несколько последних лет с ним так не разговаривали ни разу. Даже в Питере.

– Я на положении, – согласился чеченец. Подумал, посмотрел на круг, в котором они стояли, и сплюнул в сторону, но градусов на десять все-таки ближе к северу. Сам Хараев стоял на юге. – А ты-то кто?

– Тебя на положение в «Крестах» два обкумаренных «апельсина» поставили, – растирая подошвой потрескавшийся асфальт, усугублял свою гиблую безнадежность незнакомец. – И мне говорили, что они под «шмалью» сами не понимали, кого ставили и за что. Но мы-то это знаем, верно? За бабки. Ты не «вор». Ты «пиковый». А потому человек к тебе и не приехал. Вору старых правил всерьез «тереть» с «апельсином» это как для верующего поссать в купель.

– Ты!.. – побледнел Хараев.

– Я Куджо, – представился тот, – если что.

– Не слышал.

– И я о Хараеве не слышал, пока меня в эту помойку съездить не попросили. – Молодой человек стрельнул взглядом по крыше одного из цехов, над которой мелькнула голова не удержавшегося от любопытства чеченца, и улыбнулся. – Но если спросить Гогу Центрового или Диму Цуркадзе, кто такой Куджо, они даже под овердозой вспомнят статного московского паренька, разбирающегося во всех понятиях. Но они подтвердить не смогут. Гогу под Индигаркой братва прирезала за торговлю «белым».[17]А Цуркадзе умер в соседнем с моим бараком под Красноярском. А ведь я тогда говорил ему: «Дима, завязывай с отравой». А он сказал: «Ладно», ушел в барак и ударил по вене. В итоге: перебор с порошком – делирий – кома – смерть.

– Где тот человек, что искал со мною встречи? – поинтересовался Хараев.

Спросил и откровенно занервничал. Приехавший русич сказал, что тот человек сидит в одной из квартир в центре Мининска, как раз напротив областной администрации, и принимает доклады от своих людей о количестве и качестве вооружения, закрепленного за окружившими завод людьми мининского авторитета.

– Ты хоть бы гранату из кармана вынул, – усмехнулся Куджо. – Какой ты «вор»? Ты «баклан»[18]по жизни.

Хараев потерял покой. Полуобернувшись через плечо, туда, где темнела в ста метрах от машин разворованная «металлистами» трансформаторная будка, забормотал, как оглушенный:

– Ты, шакал, много на себя берешь. Ты думаешь, я поверю в эту дрянь? – Он обернулся и подставил свету мертвенно-бледное лицо. Едва заметная щетина на нем казалась пороховыми крупинками после выстрела в упор. – В какой квартире приезжий? – Он усмехнулся. – Понты колотишь, залетный. Он сидит где-нибудь в погребе, боясь, что озверевшие мусора найдут его и выпотрошат, как барана.

И отошел на шаг вправо.

Куджо, беззаботно разминая правой рукой шею, последовал за ним, отойдя на шаг влево.

– Я так и знал, что ты начнешь беситься не потому, что я объявил миру, что ты самозваный «вор». Тебе предъявляют за это, Хараев. Заодно и за беспредел, который ты устроил. За Резуна, с которым были связаны интересы многих в Москве. Ты убил его и лишил куска хлеба многих уважаемых людей в столице. В Одинцове был «сходняк», и меня просили сказать тебе об этом.

Хараев сунул руку в карман, чуть помешкал и вынул упаковку жвачек.

– Ты не можешь мне ничего предъявлять. Не той масти.

– Верно. – У Куджо дернулось веко. – Я не той масти. Я «мокрушником» никогда не был. И проституток не возил. И утюги на живот никому не ставил. Этим занимался ты, отморозок «пиковый»! Братва просила передать тебе следующее: ты будешь прощен и останешься жив, если ответишь за смерть Резуна пятью миллионами «зелени». Но только после того, как ответишь на вопрос: смерть Резуна была нужна тебе или кому-то еще?

Терпение Хараева перестало сопротивляться рефлекторным приступам. Но он понимал, что все должно быть красиво. Если уж собеседнику придется умереть, то пусть подчиненные видят, что хозяин великодушен.

– Я даю тебе ровно две минуты, чтобы выехать за территорию завода. И восемь часов, чтобы покинуть город. И остаток жизни, чтобы не появляться у меня на глазах.

Он развернулся и, пнув дорогой туфлей ржавую консервную банку, направился к джипу «БМВ». Теперь Куджо не имело смысла шагать вправо или влево. Он знал, что снайпер в будке держит его в объективе. У человека из «БМВ»-седана оставалось не более двух-трех-пяти секунд.

– Меня просили передать тебе еще кое-что, – заторопился Куджо. – Если наш разговор не состоится, у Магомеда-Хаджи будут крупные неприятности.

Хараев резко остановился и поднял вверх руку.

– Это так ты даешь мне две минуты? – улыбнулся белесыми и непослушными губами Куджо.

Не пожалел Хараев, что не успел завершить историю. История стала приобретать иной цвет. При чем здесь Магомед-Хаджи? Откуда эта улыбающаяся свинья о нем знает?!

– Сколько в него вложено? Десять миллионов долларов? Двадцать? Кто за них отчитается перед вашими черными хозяевами? Ты? А спросят, конечно, тебя. За сегодняшний расстрел представителя из Москвы, который пытается урегулировать отношения. Так кому была нужна смерть Резуна?

Хараев дернул крепкой шеей и решился. Обернулся в сторону цеха и что-то гортанно прокричал. На его зов из полуразвалившегося строения вышли двое в коротких спортивных куртках и с лишенными интеллекта лицами, подошли к хозяину.

– Обыщите его, – приказал Хараев по-русски. – До трусов. Надеюсь, московская братва не выскажет нам за то, что я принял все меры предосторожности для защиты от хитрых ментов.