Это была смерть, и все об этом знали. Через две недели человек не мог стоять на ногах и долго приходил в себя. Трех никто бы не выдержал.

Жоайе как-то странно повел плечами. Был он парень крепкий, хотя и страшно худой, да они все не обнаруживали на теле лишнего жира. Еды не хватало, а работы через край. Но кость широкая и сильная.

— Когда-нибудь это должно было случиться, — будто для себя, негромко сказал и шагнул вперед из строя.

«Когда для выбора имеются два пути, существует лишь быстрый и решительный выход — смерть», — прозвучало в мозгу Блора. Нет, к этому он не готов.

Гэйб метнулся к Жоайе, замахиваясь палкой, которую редко выпускал из рук. От ударов ею у воспитанников оставались красные полосы, долго не проходившие. Жоайе принял ее плечом и схватил послушника в мощные объятия. Они рухнули на каменные плитки двора под растерянными взглядами воспитанников школы и послушников. Оба прекрасно поняли: стоит им сдвинуться с места — и свалка станет всеобщей, а шансов уцелеть у них минимум.

Три десятка подростков против двух служителей стояли в полной готовности и смотрели, как Жоайе, на голову ниже своего противника, выламывал руку врага. Подмял его под себя и принялся со всего размаху бить Гэйба кулаком в лицо, не обращая внимания на визг поверженного и летящие брызги крови. Еще, еще и еще, пока мощная рука не оторвала его от поверженного и уже находящегося без сознания послушника.

— Э, какой волчонок, — сказал огромный воин, без особого напряжения удерживая Жоайе на вытянутой руке.

— Позвольте, — задыхаясь от бега, прохрипел Тирас.

— Передать вам? — наклонив голову, с удивлением переспросил воин. — Чего вдруг? Я забираю его себе.

— Это наш воспитанник!

— Да, я заметил, — опуская Жоайе на землю, с откровенным сарказмом сказал он. — Он в Храме крайне нужен. Не всех еще убил, и вы его со свету не сжили. Обойдетесь. Сколько он там должен? Пройдемте — решим вопрос, — беря железной рукой за плечо жреца, почти приказал. — Как раз такие мне и нужны, — сказал уже по дороге, почти волоча за собой Тираса. — Кто не проявляет доблести в обычной жизни, не сумеет правильно вести себя и в бою.

Строй воспитанников стоял, обалдев от происшедшего. Жоайе не просто первого забрали из Храма, еще и столь удивительным способом.

Да, Жоайе, я помню и твой урок. Настоящие мудрость и храбрость рождаются из сострадания. Нельзя всегда жить по расчету.

Свет…

Дверь открылась бесшумно, специально за этим следили, но головы с соломенных подушек поднялись моментально. Все двадцать семь. Полный набор школьников — самых младших в Храме. Возрастом от семи до тринадцати с лишним лет. Большинство здесь с Черной смерти, но случалось и позже попадать. Смерть не спрашивает мнения и забирает понравившегося, а случается, и просто отдают лишний рот на обучение.

Бривел театрально-красивым жестом похлопал по пузатой и тяжелой сумке. Денес криво ухмыльнулся. Блор, как всегда, изображал бесстрастность. Подумаешь, сумели залезть в кладовую и слегка ее почистили! Попадись они — и обычной поркой дело точно не закончилось бы. За что ребята себя предварительно и вознаградили от всей широкой души, не забыв основных правил: брать много нельзя, отовсюду по чуть-чуть, и при этом ни в коем случае не оставлять следов.

— Всем хватит, — гордо заявил Бривел.

Через секунды вся компания уже сидела на кроватях в нетерпеливом ожидании. Все они постоянно были голодны и бесконечно думали о еде. Слишком уж паршивым оказалось храмовое питание. Мысли постоянно заняты пищей. Она означала жизнь и возможность протянуть еще день, неделю, месяц. А то выходишь в возраст — и получишь право уйти. Или остаться, но на другой ступени.

Ведь всем и каждому известно — в едальне садятся в определенном порядке. Чем ближе к котлу, тем старше по возрасту и положению. Самым младшим и дальним всегда достаются объедки и отвратительные остатки, на которые никто не позарился.

Все они постоянно мечтали о пище и даже во сне видели ее. Огромные миски с горячим супом, свинина с подливкой и свежие, а не гнилые овощи. А главное — хлеб! Целые караваи, так что в одиночку не умять. От обильного обеда большинство с непривычки наверняка вытошнило бы, и уж расстройство желудка точно обеспечено. Кто об этом всерьез задумывался, когда постоянно сосет в желудке и мысли крутятся в одном направлении!

Храм — это не одни места молений. Это огромное хозяйство, где от того же жертвенного быка все идет в дело. Шкура, мясо, жилы — ничто не пропадает зря. А одежды или подарки необходимо хранить, территорию убирать, да и десятки жрецов, послушников и слуг нуждаются в еде, постоянной стирке. Кухня, кладовая, да много самых разнообразных служб. Уж где берут ссуду и откуда управляются храмовые владения, всем известно, но ведь кто-то должен все это делать.

В конце концов, и животных для жертвы можно приобрести здесь, а не заморачиваться, волоча с собой из неведомых краев. А они тоже нуждаются в уходе и выносе навоза. И кто этим должен заниматься? Режим дня был так устроен, что воспитанникам не оставалось ни минуты для отдыха. После обеда, состоящего из миски щей и порции хлеба, нарезанной ломтиками на пятерку, они отправлялись ежедневно на всевозможные работы.

Их распределяли в самые разные мастерские. В них мальчики строгали, пилили, сбивали ящики, плели корзины, занимались и другим «рукодельем», которое должно было окупать их учебу и давать доход начальству. Это считалось наиболее легким. В дубильню или стирку отправляли наиболее ленивых или провинившихся. Запахи там стояли такие, что многие падали в обморок.

А вот ходить за скотиной было много легче и многим привычнее. Тем более что попутно нередко можно было и съесть нечто вроде картошки или других объедков, скармливаемых свиньям. Ежедневные щи были из капусты, большей частью порченой. Рыба всегда самого худшего качества и ложка каши. Набор не менялся уже третий год.

Постоянное чувство голода невольно толкало на всевозможные авантюры, вне зависимости от последствий. За украденный кусок пороли до полусмерти. Розги были, как полагалось, длиной в полтора метра; гнулись они так хорошо, что из прута можно было свернуть кольцо, не поломав его. От удара таким прутом не только рассекалась кожа, он уходил глубоко в тело, разбрызгивая кровь. Спины каждого из воспитанников имели достаточно шрамов.

— Кому? — спрашивал Денес самого младшего и запускал обе руки в мешок.

Звучало имя, и очередной мальчишка получал два куска. Тут уж как повезет. Зачерствелые остатки каравая, поломанные отнюдь не одинаково, а кроме того, вторая рука появлялась на свет все время с разным. Кусок мяса, колбасы, измятая и завернутая в тряпку, чтобы не запачкать остальное, брынза, сыр, опять шмат мяса, но уже сушеный. Такое можно жевать очень долго. Половина окуня, кусочек угря…

Денес взвился и, прыгнув через койку, совсем нешуточно влепил одному из мальчишек. Тот молча упал, и старший врезал еще и ногой.