Я бросила его.

Острая боль пронзает мою руку. Я чертыхаюсь и отряхиваю грязь с ладони, чтобы осмотреть порез, мой взгляд скользит по предмету, торчащему из земли.

— Черт.

Кое-как я пинаю розовато-коричневые шляпки, разрыхляя почву. Это не просто грибы, а подвид «гебелома», которые растут на мертвых.

У меня перехватывает дыхание, когда я замечаю выбеленную кость.

Ужасающее осознание того, что эта кость принадлежит не животному, охватывает меня, и когда я оглядываюсь вокруг, точно понимаю, где споткнулась.

На кладбище.

То, что осталось от объектов Алекса, которые не поддались растворению химикатов, лежат здесь, ожидая, пока земля разложит их останки. Дурное предчувствие охватывает меня, когда я понимаю, что могла быть следующей.

Усилием воли я поднимаюсь на ноги и бегу к густому ряду деревьев. Добегаю до другой стороны и, почти падая на колени, нахожу черный грузовик. О, боже мой. Тут, правда, чертов грузовик. Я открываю дверь и забираюсь на водительское сиденье. Дрожащими руками поворачиваю ключ зажигания.

Двигатель заводится.

Я с облегчением закрываю глаза. Одну секунду собираюсь с мыслями, затем веду грузовик через лесную просеку.

Как только выезжаю из леса на асфальтированную дорогу, безумный смех вырывается наружу. Я понятия не имею, куда еду и куда ведет эта дорога, но это не важно. Впервые у меня нет абсолютно никакого плана — только желание продолжать.

Я веду машину до тех пор, пока в моем организме не иссякнет последняя волна адреналина. Мои веки тяжелеют, тело начинает болеть. Каждый порез, синяк и травма дают о себе знать. Я включаю стереосистему, чтобы найти песню, которая не даст мне уснуть и отвлечься.

Мне всегда нравилась музыка. Хотя я никогда не понимала, почему люди были настолько тронуты ей, что вкладывали столько времени и энергии в обучение игре на музыкальном инструменте или становились настолько эмоциональными, что начинали плакать…

В моих глазах нарастает боль, когда печаль в голосе женщины просачивается через динамики. Она поет о потере и душевной боли, и мое собственное, так называемое, сердце тарабанит в такт ритму. Сжимается грудь, в горле першит, и я нажимаю на тормоз.

Съезжаю на обочину.

— Господи Иисусе, Блейкли. Что за хуйня?

Песня набирает обороты, и я сжимаю руль, мои пальцы пульсируют от напряжения. Я вижу лицо Алекса прямо перед тем, как пламя охватило комнату. Я чувствую боль, которую он испытал, когда я сказала, что его эксперимент провалился. Обжигающее пламя разрывает мои внутренности от всепоглощающего чувства… вины? Раскаяния? Чего?

Меня захлестывают какие-то дикие эмоции, и единственное, что я могу сделать, чтобы остановить их, — это закричать. Когда, наконец, я останавливаюсь, мое дыхание прерывистое, а грудь горит огнем, в кабине грузовика становится устрашающе тихо.

Я опускаю голову на руль. Нет. Нет, я не виновата в его смерти. Я продолжаю повторять это, и все же тихий голос внутри меня спрашивает, что бы произошло, если бы я признала правду под тем водопадом. Это что, сожаление?

— Это бред какой-то, — черт, он похитил меня и пытал, и, в конце концов, убил бы. Я просто вымотана. Мне нужно поспать. Или поесть. Или… я нажимаю на кнопку, чтобы выключить эту гребаную песню.

Капля влаги попадает мне на щеку, и я вытираю глаз. Смотрю на слезы на кончиках своих пальцев, и меня охватывает дрожь страха.

Я могу отрицать чувства, которые ощутила на том утесе с Алексом. Я могу утверждать, что это было временное помешательство. Побочный эффект. Инфекция мозга.

Но это потрясло меня до глубины души.

Что бы я ни испытала с ним, это было пугающим и пробуждающим, и это изменило меня. Надо оставить все мысли о нем у того самого водопада, дабы снова стать нормальной.

Завожу грузовик и выезжаю на дорогу.

Чем дальше я буду от Алекса, тем дальше от этих эмоций, тем больше я начну чувствовать себя нормальной.

ГЛАВА 23

БЕДСТВИЕ

БЛЕЙКЛИ

Я ежедневно проверяю новости на предмет любых упоминаний об Алексе.

Пока ничего. Никаких сообщений о пропавшем человеке. Даже пресс-релиза о пожаре нет. Который кто-то должен был увидеть, должен был сообщить.

Я прочесала интернет, просматривая все местные сайты в Нью-Йорке в поисках некролога о неизвестном погибшем. Никаких новостей, что кто-то погиб в странном пожаре посреди дикой местности.

Последние несколько дней я жила в состоянии шока, задаваясь вопросом, вдруг я была отравлена газом, было ли все это на самом деле. Может, я представила, как хижина загорается? Я почти месяц провела прикованной в подвале, подвергалась экспериментам сумасшедшего ученого? Это звучит абсурдно даже в моей голове.

Именно поэтому я ничего не говорила вслух. Никому.

После побега я довезла грузовик Алекса до какого-то города, пока в нем не кончился бензин, затем воспользовалась телефоном водителя эвакуатора, чтобы позвонить Рошель. Посреди шоссе, в грязной одежде, босиком и не имея никакого доступа к деньгам, она была единственным человеком, которому я могла позвонить.

Я объяснила ей все как «неудачный план», на что она рассмеялась, дала водителю номер своей кредитной карты и велела ему арендовать для меня лимузин.

В два часа ночи, черт пойми где, не было лимузинов на аренду, поэтому он очень подозрительно, но вежливо вызвал такси.

Добравшись до города, я направилась прямо к себе домой и, после того как консьерж впустил меня, приняла душ. Я поливала свое тело горячей водой столько, сколько могла терпеть. Затем зарылась под гору одеял и крепко заснула.

В какой-то момент я вышла из своей квартиры, чтобы купить новый телефон. У меня было три голосовых сообщения. Появилось неприятное чувство внизу живота, когда я поняла, что должна перезвонить и попытаться объяснить свое исчезновение.

Первое сообщение было неважным. У Джеффри Ломакса — адвоката по бракоразводным процессам, к которому я обращаюсь за рекомендациями, — был клиент для меня. Второе голосовое сообщение было от Рошель. Она, хихикая, поблагодарила меня за то, что я уничтожила эту «маленькую пизденку» и ее бренд. И последнее, от моего босса с работы «Люси». Меня уволили за неявки. Я не была удивлена.

Вот и все. Никаких отчаянных, пытающихся найти меня. Никаких обеспокоенных голосов, призывающих меня связаться с ними.

Обычно подобные вещи меня бы не беспокоили. Именно так я прожила свою жизнь. Одна. И я предпочитала, чтобы так и было. Мне нравилось одиночество, и я не нуждалась в близких связях с друзьями или семьей. Я всегда считала их помехой.

И все же, что, если бы я умерла во время пыток Алекса? Что,