– Никому мы, Прохор, с тобой не нужны, – говорю я Прохору. – Мир – говно, а все люди в нем как есть суууки занудные.

– Суки-суки, – мурчит Прохор и жмурится.

«Ща еще помурчу, а там и сосиски отвесят», – думает он, прижимая уши к беспородной башке.

И хоть я очень не люблю неискренности, сосиска оседает в кошачьем желудке: надо ценить собеседника, надо ценить, увы.

За сим котополезность заканчивается, и начинается сплошная бесполезность.

Вчера сижу, никого не трогаю, читаю про смердящих хорьков и бездетность в аспекте «а ты попробуй роди!». Косий попиваю опять же.

Вдруг за спиной что-то шуршать начинает. Шур-шур-шур-шур-шур.

– Идите на фиг от мусорного ведра, – немедленно реагирую я, не отрываясь от компа.

Шуршание продолжается и даже, кажется, становится громче и настойчивее.

– Хрен вам, а не «Китикэт». Щас в подъезд вышвырну, – начинаю нервничать я, по-прежнему пялясь в экран.

Шуршат. И нагло так, по-деловому. Я угрожаю:

– Ща всех поубиваю!

– Верну на историческую родину!

– Тима, если ты тыришь конфеты из буфета, пистилетов не будет никогда!

– Между прочим, в буфете живет злая бабка!

– Если подумать, то бабки едят только сладкоежек!

– Сейчас обернусь, и если хоть один негодяй будет жрать то, что ему не положено…

И в этот самый момент… Я не оборачиваюсь, нет. Боковым зрением я вижу, как сквозь приоткрытую кухонную дверь из коридора на меня смотрят три пары изумленных глаз.

– А в буфете никакой бабки и нет, – говорит мне третья пара. – Хочешь, я стульчик подставлю?

В мгновение ока меня сдувает со стула. Ну что может шевелиться на кухне, если основные шевелители в коридоре? Разве что действительно старушонка в буфете? При мыслях о бабке мне становится дурно, и я выскакиваю из кухни.

Минут через пять, поуспокоившись, а заодно приткнув Ф. к ящику, возвращаюсь и начинаю прислушиваться. Шуршит где-то в районе кухонного гарнитура, а вернее – под ним.

«Лазутческая мышь, – заключаю я. – Враг пришел по стояку в количестве одной штуки. Брать будем на месте!»

А внизу у кухонного гарнитура, если кто не знает его устройства, такая планка крепится, которая скрывает ножки от жестоких реалий этого мира и для которой есть замечательное, почти детсадиковское определение: «эта гребаная досочка». Дык вот, выхожу я в комнату, хапаю первого попавшегося кота за шкирман (им оказывается Васьло, и не потому что он самый мышеобразованныи, а потому что у него зад, как скворечник, и он не успел улизнуть под диван) и иду с ним на кухню, попутно закрывая за собой дверь.

Диспозиции объясняю кратко:

– Вася, ты кот. Там в углу – мышь. Живьем брать не надо.

Вася смотрит на меня мутными глазами и разве только что в харю мне не зевает.

«Это ничего, – успокаиваю себя я. – Увидит мышку – оживится».

С этими самыми мыслями, я подхожу к кухонному гарнитуру, отдираю эту гребаную досочку, и мы действительно начинаем оживляться.

Из образовавшейся щели вылетает оголтелая мышь и начинает метаться по полу.

Вековые устои срабатывают, и, подхватывая портки, я с визгом вскакиваю на стул. Не знаю, что там срабатывает у Васи, но он тоже подхватывается и моментально вскакивает на стул рядом со мной. Мышь мечется по углам, я визжу и одновременно пытаюсь дать Василю пинка, чтобы он приступил к работе. Василь истошно орет и изо всех своих кошачьих сил держится за мягкую седушку.

«Обалдеть как развлеклась! – думает мышь, совершая стопятый круг вдоль плинтуса. – Не пойти ли домой?»

Еще немного побегав для острастки, она вновь скрывается в дебрях гарнитура. Я мигом вскакиваю со стула и быстро приделываю эту гребаную досочку назад, после чего осеняю себя крестным знамением. На стуле тихо крестится Вася: пронесло. При первой же возможности он сваливает из кухни и идет прятаться за бачок.

Исходя из того, что он и по сей день там пребывает, могу заключить, что у Васи тяжелая моральная травма. Угу, он видел мышь.

Нет, выход из положения мы нашли. Единственный возможный выход. На семейном совете мышь была названа Глафирой, и это теперь не просто какая-то обалдевшая мышь, а вовсе даже наша. Ну только она у нас гуляет обычно. Туда-сюда.

Завидуй мне, офисный работник. Истекай едкой канцелярской желчью, прищелкивай дыроколом и плачь, горько плачь на полиэтиленовые файлы. Сегодня утром, пока ты выгуливал жопу под дождем, я смотрела цветные сны про Африку, мечтала о лете, а от осознания того факта, что жопе твоей тошно, мне мечталось еще слаще.

На этом самом месте можно было бы поставить три восклицательных знака, отключить комментарии и наслаждаться завтраком от Яндекс-блога – «совсем обалдела, дрянь крашеная». Но никаких восклицательных знаков не будет. Правильно, потому что когда тебе хорошо, ты чаще всего молчишь в тряпочку и обходишься без головокружительных заявлений.

Нет, мне вовсе не плохо оттого, что я восседаю наххаузе. Но с прискорбием имею сообчить, что за пять лет моего добровольного ареста ни разу не получилось у меня извлечь цимес из этого дела.

А меж тем цимес есть. Достаточно открыть любую печатную дрянь, чтобы убедиться в этом лично. Где-нибудь на развороте будет восседать Она. Непременные ее атрибуты – кашемировый костюм (мы носим только натуральное), чашечка зеленого чая и салат из спаржи (мы едим только полезное), маска из авокадо (мы любим ухаживать за своей кожей) и какой-нибудь стерильный барбос микроскопического вида. Вероятнее всего, она будет сидеть на белом диване, а справа от нее будет тумба, украшенная стеклянной вазой с черными камушками (нет, это не потому что муж шахтер, а потому что фэн-шуй или чего-нибудь еще). Имя ей – неспешность, гармония, ну или «телка с разворота» – для таких отщепенцев, как я..

Пять лет я собираюсь начать жизнь телки с разворота. Пять долгих лет я думаю: «Ну сегодня уж все». Пять очень-очень долгих лет. И никак. То дети, то дом, то работа свалится. То еще чего-нибудь. И вот сегодня Дуське повезло. Выслужилась. Ребенок на гульках, пол чистый, коты на балконе, работа сдана – одним словом, красота и благолепие. Только я подумала в «Oblivion» засесть с чистой совестью, как на глаза журнал попадается.

Уху. Пижамная брюнетка с некоей вытаращенностью взора оченно рекомендует начать день с ароматической ванны. Так, чтоб ей пусто было, прямо и говорит: «Позвольте себе нестандарт».

Вот на это самое «позвольте» я и запала – некий вызов в нем чувствовался.

«И чем мы гаже этой заморской выдры? – начала рассуждать я. – Ведь совершенно ничем. Дома нет никого, а значит, дурку вызвать некому. Ванне быть!»