Будь здорова, Аленушка, будь всегда ангелом этого семейства!

…Вскоре Лев Иванович Ошанин встретил Галину Николаевну в коридорах писательской организации. Он был в ту пору секретарем парторганизации Союза писателей. Естественно, он на крестинах присутствовать не мог. А, наверное, хотелось. Человек достаточно добросердечный, он лишь слегка пожурил молодую маму:

— Галочка, рожать вы можете, сколько угодно. Но зачем же крестить?

Это и было «взысканием» за содеянное. К тому же, как это ни странно звучит, Алексей Иванович понятия не имел о том, что крестить ребенка нельзя. Он и не задумывался над этим, и в мыслях не держал. Родил — значит и крестил, так не нами заведено. Он ходил с гордо поднятой головой. Все удалось — и дочь «Аленой» записал, и крестины, как русский человек, по-доброму справил.

В начале лета вышел нотный сборник двадцати фатьяновских песен в Московско-Ленинградском издательстве «МузГиз».

Так что все у него было хорошо.

Василий Павлович Соловьев-Седой называл Алексея Ивановича «сынком». «Как они чувствовали друг друга! Если могут быть соавторы, которые созданы для того, чтобы работать вдвоем — это были два таких человека», — писал Лев Ошанин. Они бесконечно мчались навстречу друг другу: один — в Ленинград, второй — в Москву. Они скучали друг без друга, советовались по вопросам не только творческим, но и житейским. Они одинаково думали. Посудите сами — две Сталинские премии, которые В.П. Соловьев-Седой получил в 1943 и в 1947 году за песни, написанные на стихи Фатьянова, за песни одних и тех же авторов, случайность ли? «Володимерский» Фатьянов и взращенный на белорусско-псковских мелодических родниках петроградец Соловьев по человеческой и художнической сути были братьями.

Отец, Павел Павлович Соловьев, происходил из псковско-невельских крестьян и, служа в армии, увидел завидную жизнь городов. После солдатчины он вернулся в родное Кудрявцево, где просил у отца благословения «уйти в люди». На обслуживании Петербурга трудились русские, белорусы, чухонцы, финны…

Так и попал в Петроград, где работал возчиком на конке, дворником, грузчиком, ливрейным швейцаром. Однако дворницкая работа для Павла оказалась самой подходящей. Чистоплотный парень был замечен начальством, переведен в центральные кварталы столицы, а потом и произведен в старшие дворники. Павел Павлович был человеком грамотным, непьющим, старательным. Он «не водил компаний», не любил разбитной жизни — был молчалив, сдержан, добросовестно трудился. Еще в детстве, заработав крестьянскую копейку, он купил у залетного цыгана гармонь за полтора рубля денег. Гармонь уехала в Петроград и утешала позже семейство Соловьевых. Она, веселая, еще долго пожила бы на свете, если бы опростившиеся от блокадных ужасов люди не спалили бы ее в печи.

В Петрограде Павел женился.

Его выбор пал на псковскую крестьянку Анну, которая за красоту и благочестивое поведение была взята в услужение к директору страхового общества. Когда родились дети Сергей, Василий и Надежда, материнское пение Анны по праздничным дням было для них, как хлеб насущный. Когда Павел Павлович был призван на войну и попал в Финляндию, Анна Федоровна собрала детей, закрыла дом и последовала за мужем.

Был в семье шикарный граммофон — сбывшаяся мечта о достатке.

Одно время Анна служила в горничных у знаменитой Анастасии Вяльцевой. Певица привязалась к молодой женщине, занялась ее образованием. Может быть, глядя на нее, она думала о своем крестьянском детстве и вспоминала, как труден хлеб горничной. Анна была от природы музыкальна, она с жадным интересом слушала домашние репетиции певицы. Анастасия Вяльцева решила устроить свою горничную в хористки. Голос у Анны был хороший, сильный. Но Павел Павлович по своей крестьянской обстоятельности не разрешил жене настолько приблизиться к сцене.

— Жизнь там прокукуешь… И свою, и мою, и деток наших… — Сказал он без раздумий. — Уходи от нее — хватит…

Жена да убоится мужа своего — Анне Федоровне пришлось покинуть место у певицы.

При расставании Анастасия Вяльцева подарила бывшей горничной этот граммофон и свои пластинки.

С грустью слушала Анна Федоровна, как из трубы граммофона лился томный голос знаменитой Вяльцевой. Не могла она знать тогда, что не состоявшаяся ее жизнь в искусстве восполнится в ее сыне Василии.

Василий, второй сын четы, родился 25 апреля 1907 года. С раннего возраста он подружился с соседом — мальчиком Сашей Борисовым. Через несколько десятков лет друзья, композитор и актер, стали народными артистами. А тогда мальчишек влекла музыка. Но Василий не хотел двухрядку — он хотел трехструнку. Не хотел играть на отцовой гармони — мечтал о балалайке с тех пор, как ему приснилась витринная балалайка с нарисованным на ней пряничным домиком. Ему нравилось звучание струнных. И отец купил ему этот инструмент. Парнишка быстро освоил балалайку и самые счастливые детские минуты проводил с нею наедине. Вскоре у Васи появилась гитара. Он повязал на нее большой красный бант и «приручил». Саша Борисов тоже играл на гитаре, хорошо пел. Подрастая, мальчики учились исполнять музыку ансамблем.

Среди многочисленных жильцов доходного дома, где жила дворницкая семья, квартировал виолончелист оркестра Мариинского театра. Вдвоем с Шурой Борисовым Вася слушал его репетиции, затаившись в садике неподалеку от квартиры. Как-то раз артист заметил ребят через открытое окно и позвал к себе. Напоил их чаем, расспросил и пригласил в театр послушать спектакли не где-нибудь, а в оркестровой яме. Громовое звучание лучшего оркестра империи, изысканный вид музыкантов, их отработанная до мелочей тактика будоражили детские души. Там же, сидя в углу ямы, Вася однажды услышал голос Шаляпина.

Юность Василия Соловьева проходила при полной культурной анархии второго десятилетия века.

В городских садах шумели рестораны, манили эстрады, зимними морозными вечерами влекли катки. Эстрада собирала зрителя на любой вкус. Чечеточники, куплетисты, фрачники, лапотники, артисты «рваного жанра»… Фрачники были первоначинателями конферанса, лапотники — народных ансамблей а-ля рюс. В бусах и кокошниках, лаптях и рубахах, они исполняли народные песни и танцы, впервые поставив этот жанр на коммерческую стезю. И он оказался прибыльным. Артисты «рваного жанра» открывали дорожку для будущих Райкина и Жванецкого. По выражению самого композитора, в его родном городе юности был неразреженный «музыкальный воздух».

А он был настолько музыкально одарен, что пианино освоил с первого к нему прикосновения.

Пианино, к которому прикоснулся Василий, стояло в кинотеатре «Слон».

Раз после сеанса он наиграл «Светит месяц», чем порадовал киномеханика… Вскоре парень стал тапером в «Слоне» и имел заработки после киносеансов. Его смешили веселые дивертисменты, разыгрываемые перед показом фильма шутки. Это были пустоватые сценки со стриптизом или клоунскими выходками. Народ с готовностью отзывался на каждую реплику, заполняя хохотом и аплодисментами молодые кинозалы. А вскоре — так же искренне рыдал над роковыми страстями Веры Холодной.