Парижский друг поэт Жан Кокто соблазняет Пикассо своим проектом балета «Парад». Он предлагает художнику присоединиться к этому проекту, написав для него декорации. А с этой целью вместе отправиться к русскому постановщику в Рим.

«Моральный кодекс кубизма», по словам Кокто, царивший на Монмартре и Монпарнасе, «не допускал иных путешествий, кроме как по линии метро Север-Юг, от площади Аббатис до бульвара Распай». Но когда и какие рамки сдерживали неистового бунтаря!

Пикассо едет. И встречает в Риме соблазн, ничуть не меньший, чем участие в театральном проекте.

«У меня 60 танцовщиц. Ложусь спать поздно», – сообщает он Гертруде Стайн.

Все 60 ему не нужны. Нужна одна.

* * *

Описывая мотивы, по каким Пикассо обратился к театру, до той поры ему неинтересному, да к тому же, влюбился в русскую балерину, ссылаются на то, что он в это время одинок и несчастен. Ближайшие товарищи, поэт Гийом Аполлинер и художник Жорж Брак, на фронте. Идет первая мировая война. Красавица Ева Гуэль, с которой Пикассо жил после того, как покинул красавицу Фернанду Оливье, умерла после тяжелой болезни.

Действительно, Брак и Аполлинер, оба, по странному совпадению, ранены в голову. Оба переносят трепанацию черепа. Брак впадает в кому и медленно, с трудом из нее выходит. Аполлинер хворает – ему недолго жить на этом свете. Но вот с Евой все не столь романтично.

Ева Гуэль, она же Марсель Эмбер, – недавняя подруга Фернанды Оливье, испанки, с которой Пикассо пережил «розовый период». Смена караула происходит едва ли не мгновенно. Пикассо скрывается с Евой, запретив друзьям упоминать их местонахождение. «Я очень люблю ее и буду писать ее имя на моих картинах», – заявляет он. И в самом деле, на них появляются надписи: «Моя красавица», «Красавица Ева», «Я люблю Еву», «Пабло-Ева».

У Евы неизлечимый рак. Маленькая, заботливая, терпеливая, преданная, она скрывает болезнь от любовника. Боится нанести ему удар? Знала бы, что он не из тех, кто погружается в сочувствие и скорбь. Осенью 1915 года ее кладут в клинику, из которой она не выйдет. Пикассо ежедневно ездит к ней. И одновременно отправляет записки новой красавице, 27-летней Габи Леспинасс: «Габи моя любовь мой ангел я люблю тебя моя дорогая и думаю только о тебе…»

Будущая возлюбленная, художница-фотограф Дора Маар однажды скажет ему: «Ты в жизни никого не любил. Ты не умеешь любить». «Не тебе судить, умею или нет», – ответит он. И оба будут правы.

Есть тысяча родов любви. Есть тысяча оттенков любви. Совпадая в начале любви, слыша другого как самого себя, в конце любви мужчина и женщина понимают, что говорили на разных языках.

Те из сожительниц Пикассо, кто написал о нем книги, Фернанда Оливье и Франсуаза Жило, показали этот путь любви, и в нем столько же огромного первоначального счастья, сколько неизменно настигающего несчастья. В этом человеке бурлили неизмеримые жизненные силы, и его всегда ждала следующая любовь.

Франсуаза Жило оставила описание зарождения физической близости между нею и Пикассо: сначала он долго смотрел на нее обнаженную, потом принялся водить рукой по телу, как будто ваял его, был нежен бесконечно и попросил запомнить, что отныне великое чувство связывает их и они должны быть подстать ему. Изумленная, пораженная, побежденная Франсуаза нашла его любовь ни на что не похожей.

Ольга – из целомудрия или безумия – ничего подобного не оставила, но наверняка пережила что-то близкое.

Все его женщины были побеждены его необыкновенной любовью.

Известно высказывание Пикассо о том, что женщина для него либо богиня, либо подстилка. Возможно, это могла быть одна и та же женщина.

* * *

От Ольги Хохловой осталось около полутора сотен писем, закрытых в архиве Пикассо. Когда их откроют – сдается, откроют ящик Пандоры. Страдания, какими сопровождался разрыв с Пикассо, и последующие годы, когда она, полусумасшедшая, не оставляла его в покое, выплескивались в послания, о которых вспоминает Франсуаза Жило: «Ольга писала ему ежедневно длинными тирадами по-испански, чтобы я не могла понять, вперемешку с фразами по-русски, которых не понимал никто, и по-французски, на этом языке письменно она изъяснялась так плохо, что они тоже были не особенно понятны. Строки шли во всех направлениях: горизонтально, вертикально и по полям… Пабло прочитывал эти письма до конца и очень раздражался. Я советовала откладывать их, не читая, но ему было необходимо знать, что она пишет».

Порывая без сожаления с бывшими возлюбленными, Пикассо по-прежнему желал все держать под контролем. Не перенося женской ревности, бешено ревновал сам. «По мне лучше увидеть ее мертвой, чем счастливой с кем-то другим», – приводит Франсуаза Жило его признание.

Двойственность – сказать о нем слишком мало. Множество Пикассо в одном Пикассо – сказать вернее.

Ошеломляет его признание: «Каждый раз, когда я меняю женщину, я должен сжечь ту, что была последней. Таким образом я от них избавляюсь. Они уже не будут находиться возле меня и усложнять мне жизнь. Это, возможно, еще и вернет мою молодость. Убивая женщину, я уничтожаю прошлое, которое она собой представляет».

Людям, ожидавшим найти в нем бурю страстей, стоило бы взглянуть на его энцефалограмму. Врачи, ее делавшие, нашли его удивительно уравновешенным. Хироманты, рассматривавшие линии ладони, – удивительно спокойным.

Он был художник. А художники переплавляют страсти в художественные полотна. В этом их спасение.

У артистки, простившейся со сценой, такого спасения не было.

* * *

Дягилев, наблюдавший развитие романа, бросает Пикассо: «Осторожно, на русских девушках надо жениться». «Шутите», – отзывается Пикассо. И – с головой погружается в омут. Его безудержно влечет к русской балерине. Ее сдержанность и чистота, ее воспитание и образование, принадлежность к русской культуре и увлеченность русской литературой завораживают его. Русское искусство в моде. В новой компании, которую составляют русские «мирискусники» Бакст и Бенуа, Ларионов и Гончарова, композитор Стравинский и, разумеется, Дягилев, он черпает новые идеи и новые образы.

В Риме он встречается с Ольгой каждый день. Сидит на каждой репетиции. Они вместе – в Неаполе и Флоренции. Благословенная Италия, словно придуманная для двоих. Богатейшая итальянская живопись, открывающаяся обоим. Предвкушение счастья и само счастье.

Балет «Парад», с изумительными декорациями и костюмами Пикассо, едет в Париж и – проваливается в театре «Шатле». Успех у парижской публики его ждет только через три года. А пока что он направляется в Испанию: Барселону и Мадрид. Художник сопровождает балет и Ольгу. Если для того, чтобы завоевать ее, он должен жениться, он готов.

В Барселоне они проводят четыре месяца. Ольга предлагает ему сделать мастерскую у нее. Они почти не расстаются. Приходит день, когда он представляет ее матери. И вот что слышит балерина: «Бедная девочка, ты понятия не имеешь, на что обрекаешь себя. Будь я твоей подругой, то посоветовала бы тебе не выходить за него ни под каким видом. Я не верю, что с моим сыном женщина может быть счастлива. Он озабочен только собой».