Но Беньямин узнал обо всём только вечером. Потому что утром, выбежав из гостиницы, он столкнулся с городовым Григорием Погоржельским, которому он изрядно заплатил накануне, и тот замахал на него руками. «Сидите в гостинице, господин раввин, и не высовывайтесь!!! Вы мне заплатили, чтобы вас не тронули, но если вы будете разгуливать по улицам, я ни за что не ручаюсь».

– Но где мне искать мою жену?

– Нельзя вам в квартиру, там беспорядки, толпа-с. Погибнете. Уже есть убитые. Сидите в гостинице, господин раввин. А я попробую что-нибудь узнать.

С тем и ушёл.

Что оставалось делать Беньямину? Из гостиницы он пытался телефонировать всему городскому начальству, но господин губернатор оба дня 6 и 7 апреля провели за картами и водкой и не изволили брать трубку, а полицмейстер Ханжонков разъезжали по улицам верхней части города и делали праздничные визиты.

В это время в городе на Новом базаре происходил разгром лавок и питейных заведений. Появились первые раненые и убитые.

К чести Беньямина, в поисках жены он всё-таки попытался дойти до своего квартала. Но ему пришлось повернуть назад. Потому что погром расширялся, охватил прилежащие к базару улицы – Купеческую, поднялся на Подольскую и, набирая силу, затопил всю нижнюю часть города – Николаевскую, Харлампиевскую, Екатерининскую улицы, район старого рынка, прилегающие к нему улочки и переулки, сплошь заселённые евреями, и на улицах Азиатской и Ставриевской (в прошлом Еврейской улицы, потом Кагульской) достиг апогея. Началась резня. Пьяная бесчинствующая толпа убивала евреев разными способами: их сбрасывали с крыш, разрывали крючьями, втыкали иголки в нос и горло, женщин и девочек насиловали.

На следующий день 8 апреля в три с половиной часа губернатор Раабен передал командование начальнику гарнизона генералу Бекману с правом применить оружие. Солдатам гарнизона были розданы патроны, свежеиспечённый комендант города генерал Бекман приказал приступить к арестам, и в течение двух часов погром прекратился.

Когда вечером 8 апреля Беньямин добрался до своего дома, окна там были выбиты, рамы сорваны, печи разрушены, от мебели и посуды остались осколки. Листки из священных книг валялись на полу, горы пуха лежали во дворе и кругом дома, пух носился по воздуху и устилал деревья, как иней.

Мириам он нашёл на пороге, и то, как она лежала, не оставляло сомнений в произошедшем. Она ещё была жива, когда Беньямин наклонился к ней, чтобы опустить юбку, и прошептала: «И рассеет тебя Господь…» Глаза её закрылись. Уже ничто не было важно. Мириам умерла.

Беньямин лёг рядом с ней, прижался к ней всем телом в последний раз. Она была ещё теплая, пять минут назад она ещё дышала. Он понял, что никогда больше не почувствует этого тепла, и ему сделалось так холодно и страшно, как никогда не бывало в жизни. И ещё он вспомнил, как хотела она остаться со всеми… Вот и осталась.

Лежит в пыли Рав Беньямин, в пуху лежит, обнимая мёртвую жену. И только крутится у него в голове её последний шёпот. Лишь начало стиха успела Мириам произнести: «И рассеет тебя Господь…»

Что происходило дальше, сколько он так пролежал, обнявшись с мёртвой женой? Ночью Борух, старшенький сын, их нашёл. Закусив губу, он отрывал отца от мёртвой матери. Потом влил в него некошерной водки.

Беньямин всё вспоминал последнее, что Мириам успела произнести. Он был уверен, что всё расслышал и понял её правильно: она прокляла погромщиков. Но Мириам говорила о другом. Она произнесла начало стиха: «И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли, и будешь там служить иным богам, которых не знал ни ты, ни отцы твои… Сынов и дочерей родишь, но их не будет у тебя, потому что пойдут в плен»[26]. В момент конечной смертной муки она прозрела судьбу своей семьи, а может быть, и всех российских евреев.

* * *

Борух появился только ночью, потому что уже в первые часы погрома полиция окружила места, где собирались бойцы самообороны; их разоружили и арестовали. Отпустили только вечером 8-го. Борух нашёл отца, лежащего рядом с матерью и обнимающего её. Боль была слишком сильна, и, чтобы не чувствовать её, Борух стал думать о мести. Они сидели рядом с Мириам до рассвета.

Утром уцелевшие с носилками обходили то, что осталось от их домов, отыскивая раненых для отправки в еврейский госпиталь. Туда же на подводах отвозили погибших. И Борух с отцом шли за подводой, в толпе таких же убитых горем, истерзанных, причитающих евреев. Кто-то, узнав Беньямина, вцепился в его рукав и зачем-то пытался узнать у Рава, как Б-г мог всё это допустить.

– Б-г испытывает свой народ, – тихо ответил Беньямин и, опустив голову, молча, едва переставляя ноги, поплёлся дальше, опираясь на плечо Боруха.

Во дворе еврейской больницы лежали погибшие. Их было много, вид их страшен; разбитые окровавленные головы и лица, чудовищные рваные раны на телах, нанесённые крючьями и палками, свидетельствовали о безжалостной резне, произошедшей накануне.

До гостиницы они добрели только днём. Иосиф и Ривка всю ночь не спали. Никто не произнёс ни слова, только Ривка упала на кровать и завыла на одной тонкой пронзительной ноте.

Иосиф подошёл к брату и тихо проговорил: «Завтра я пойду с тобой». Они обнялись, и тут Иосиф не выдержал. Маленькая слеза, показавшаяся в уголке его глаза, прорвала плотину, и братья, уткнувшись другу в плечи, неумело зарыдали.

Через две недели от имени «Союза еврейских писателей» было выпущено воззвание, призывающее к созданию отрядов еврейской самообороны во всех общинах, которым угрожали погромы.

За Субботней трапезой Борух сказал отцу: «Я буду сражаться. Где был твой Б-г, когда нас убивали? Он не испытывает нас, его просто нет. А если есть, то будь он проклят!» Встал из-за стола и вышел. Вслед за ним поднялись Иосиф и Ривка. Земля не разверзлась, а рав Беньямин остался за столом в одиночестве.

Ещё через три дня Борух тайком от отца взял брата на собрание своей дружины. И когда через несколько месяцев после кишинёвской резни состоялся еврейский погром в старинном белорусском городе Гомеле, братья вместе с другими добровольцами поехали туда.

Погром в Гомеле не застал евреев врасплох. Бунд и партия По‘алей Цион[27] извлекли должный урок из кишинёвских событий и приняли беспрецедентное решение: организовать вооружённое сопротивление, способное в случае погрома защитить жизнь и честь общины. На этот призыв откликнулись сотни молодых людей, среди которых