но не совсем. Теперь вы каторжник с правом на прогулку. Это вам вместо ядра.

Вадиму не терпелось выйти наружу, поэтому он не стал митинговать, – пристегнул гирю к цепи и бросил ключ Тюкавину.

– Похвально! Теперь на выход.

Грох! Грох! – это отмыкались запоры. Шаг за порог – и опротивевшая клеть осталась позади.

Во дворе по-деревенски приванивало навозцем, но этот дух показался Вадиму слаще медвяных зефиров. В голову ударил хмель, зашатало. Он выронил гирю, схватился за притолоку.

– Минуту… Не упасть бы с отвычки…

Тюкавин проявил такт, не гнал. Стоял себе сзади, на почтительном расстоянии, близко не подходил. Остерегаться ему было нечего – отучившийся от ходьбы узник, да еще с гирей на цепи, еле шкандыбал, куда уж тут бежать…

– Легче? Тогда в дом.

Вадим не ошибался – это была сельская местность. Двор, огороженный высоким забором, зарос одуванчиками. Из мелких построек, помимо сарая-вольера, наличествовали летняя кухонька с дымоходом, загнутым буквой «Г», дровяник и сколоченный из горбылей люфт-клозет. Из-за изгороди доносилось коровье мычание вперемежку с кудахтаньем кур. Вадим определил, что соседские усадьбы находятся не вплотную, а поодаль. Крикнуть? Может, кто и услышит, однако Тюкавину не составит труда отбрехаться – соврет, что угодил себе молотком по пальцу.

Травневая дорожка вела к двухэтажному особнячку, построенному без декларативного шика, но со вкусом. В таких жили чеховские герои. Как там говаривал Лопахин: «До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще дачники».

Крыльцо, ведущее на террасу. На ней никаких финтифлюшек, аскетично, голо.

Ах, постоять бы под живительным ветерком, продышаться… Но Тюкавин зашел вперед, оттянул на себя дверь на тугой пружине, гостеприимно пригласил войти.

– Пожалуйста. Мой дом – ваш дом.

Изгаляется, выродок. Может себе позволить.

Вадим с гирей в руке и волочащейся цепью вошел в переднюю. Дача содержалась не в идеальном порядке, не чувствовалось женского призора. Натоптано, сор по углам, пыль на трюмо.

– Издержки холостяцкой жизни, – прояснил ситуацию Тюкавин и указал стволом пистолета прямо. – Нам в гостиную.

Они прошли в залу размерами приблизительно двадцать на двадцать аршин. В былые дни здесь, по-видимому, собирались гости, кто-нибудь музицировал, а другие танцевали при свете люстр. Такой вывод можно было сделать, исходя из того, что середина зала пустовала, поблескивая вытертым паркетом, над ним свисали охвостья электрических проводов, а меж высоких окон стояло пианино. Но времена увеселений прошли, пианино обтягивал загаженный мышами чехол, а все освещение обеспечивала газоразрядная лампа, прикрепленная к стене. Стояли еще пять или шесть диковинных свечей в подсвечниках.

Кроме перечисленного, Вадим отметил наличие серванта-горки, за стеклянными дверцами которого вместо утвари высился штабель круглых коробок, а также кресла с узкими ремешками на подлокотниках, граммофона фирмы «Пате» и треноги с киноустановкой – надо думать, той, что недавно стояла в мастерской скульптора Самсонова.

Тюкавин дал невольнику знак сесть в кресло. Вадим злорадно бабахнул гирей об пол, проломив паркетины. Тюкавин ничего на это не сказал – он возился с проектором, разворачивая его объективом к висевшему на стене белому полотнищу.

Вадим поместился в кресле. В вольере мебели не было, он довольствовался охапкой соломы, поэтому посидеть по-человечески было приятно.

– Мы что, кино смотреть будем?

Тюкавин вынул из серванта коробку, достал из нее бобину с пленкой.

– А вы против? Сегодня у вас праздник. Тридцать три удовольствия: комфорт, вечер развлечений… Можно и винца для полного парадиза. Есть бордо, кьянти. Вам какого?

– Спасибо, я не пью кислятину. Тем более в вашем обществе.

– Чем плохо мое общество? – Тюкавин зарядил пленку в киноаппарат. – Не все же вам с развратниками да с человеко-обезьянами и отставной матросней…

Знает! И про Эмили с Горбоклювом, и про Макара, и про Пафнутия.

– Чем же вы меня угостите? Германской клубничкой или ужасами с Пирль Уайт?

– Шайтан с вами! Мы же интеллигентные люди… Как насчет фантастики? – Он показал Вадиму крышку коробки. – Новьё! Прямым пароходом из Америки.

«Затерянный мир», – прочитал Вадим на бумажном ярлычке. – «По роману А. Дойля. Режиссер Гарри О. Хайт. В главных ролях: Бесси Лав и Льюис Стоун».

– Р-роман хорош, а о фильме даже не слышал.

– Немудрено. В советских кинотеатрах еще не скоро… Вам удобно?

– Вполне.

– Тогда секундочку. Антураж – великое дело!

С этими словами Тюкавин опустил на окнах голландские жалюзи, зажег свечи и потушил лампу. В зале стало сумрачно и таинственно, как в кроманьонской пещере.

Вадим слегка расслабился. По крайней мере, пока что не происходило ничего такого, что требовало стойкости и мужества. Тюкавин ни к чему не принуждал, не требовал. Не возникало сомнений, что в этом киносеансе скрыт какой-то подвох, но какой? У Вадима не было предположений на сей счет, он решил оставить их на потом, а сейчас просто отдохнуть.

На полотнище появился белый квадрат, который заполнился титрами, а после пошло действие фильма. Книга Конан Дойля Вадиму нравилась, он прочел ее года три назад в оригинале, а потом и в русском переводе.

Киноустановка имела электропривод, поэтому Тюкавин не утруждал себя верчением ручки. Отойдя от треноги, он достал из горки еще один предмет – пластинку, – поставил ее на диск граммофона, и вскоре по зале потекли знакомые звуки бродвейской песенки про Авалон, на этот раз со словами. Пел мягкий баритон, поддерживаемый джазовым ансамблем.

Происходящее начинало обретать смысл, но еще не до конца ясный.

– Хотите сделать из меня покорную дворнягу, как из Коломойцева и Зайдера? Вряд ли вам это удастся…

Вадим не представлял себе, каким образом с помощью пластинки и кинопленки можно заставить человека подчиняться чужой воле и делать то, чего он не собирался. Тюкавин тираду проигнорировал, только с недовольством насупил брови.

Свечи кадили, источая пряный запах. Было душновато, но по сравнению с сараем сносно. Вадим смолк и смотрел на экран. В фильме, кажется, нет ничего тлетворного и сверхъестественного. Постановка рассчитана на массового зрителя.

Первые минут сорок он откровенно скучал. Эпизоды в научном собрании, подготовка к походу, мелодрамные сцены – все это было стереотипно и на