он готов внести свою лепту в защиту Стакомска, но не знаю, что именно этот мужик посчитает большей угрозой.

Всё, жду. Просто вишу в воздухе и жду, привлекая к себе внимание и отдавая в чужие руки инициативу.

Хотите? Бейте. Я отвечу ударом на удар. Правда, чтобы атаковать меня, придётся буквально кидаться с шашкой наголо на другую половину города, а это прерогатива Машундры, которую, в общем-то, и жду, выступая приоритетной целью.

Проходит… минут семь? Да, где-то так.

Ко мне летит человек. Один, с разведенными в разные стороны руками, демонстрируя свои мирные намерения. Афонов Антон Рагимович, телекинетик и геосенсор. Герой Советского Союза. Обладатель такого количества медалей, что ими можно было завесить целый ковер. Надежда, опора, икона. Наверное, один из лучших людей на планете во все века, если я опущусь до того уровня, чтобы поощрять альтруистов, оставаясь той же сволочью, что и раньше. Нет, я уважаю этого человека за его силу воли и принципиальность, но вовсе не за то, что он сделал столько добра.

— Она… мертва? — спрашивает зависший почти вплотную ко мне человек, с которым мы висим между брошенным городом и ярко-синим небом.

— Да, — ровно отвечаю я, — Зарезана женщиной, которую много лет вынуждали шпионить и убивать. Спать с другими людьми, притворяться, опускаться всё ниже и ниже ради образа. Употреблять наркотики. Догадайтесь, кто?

—…

Афонов молчит. Он и так постарел раньше времени, этот трудоголик, но теперь пятидесятилетний мужчина выглядит глубоким уставшим стариком. Потерявшимся и растерянным.

— Зачем вы здесь, Антон Рагимович?

— По двум причинам, Витя, — оживает тот, протягивая мне руку, — Держи. Увидев тебя над городом, я понял, что ты этого точно заслуживаешь.

Вытягиваю короткое щупальце, снимая с ладони героя значок. Серп, молот, рука, зажавшая молнию. Не знаю почему, но забираю этот предмет себе.

— Я никогда не служил Советскому Союзу, — вырывается у меня, — Только выживал, только искал компромиссы. Выход из… той клетки, где нас держали.

— И нашёл его, товарищ Изотов, — вполне уважительно кивает мне висящий в воздухе неосапиант, — Я, конечно, наивный, но не слепой. И я видел твою запись по телевизору. Пересматривал несколько раз. Знаешь, я прекрасно понимаю, более того, знаю, что рыба гниет с головы. Вижу этот процесс ежедневно. Даже… спрятался от него. За работой. Мы, из КПХ, просто не знали, как это всё исправить. Как найти, вырастить, получить людей в верхах, которые не будут разлагаться коррупцией и властью. Было несколько проектов, еще до твоего рождения. Я с единомышленниками хотели построить город наподобие Стакомска. Город коммунизма. Выращивать в нем будущих лидеров страны с пеленок. Лидеров, функционеров, губернаторов, ну… понимаешь, всех. Проект саботировался со всех сторон. Мы опустили руки.

— Вот как…

Временное решение. Оно наверняка бы не сработало в долгоиграющей перспективе. Нельзя воспитать разносторонне развитого и понимающего человека, но с типовым моральным компасом, необходимым для поддержания текущей идеи. Да и раскол между «обычными» и «специальными» людьми будет шире, чем между ними и неогенами. Утопическая идея.

— Машина справится лучше, товарищ Афонов, — утешающе говорю я, — Её невозможно взломать, она самоусложняется и изменяется быстрее и лучше, чем могут быть разработаны какие-то средства дешифровки. Она как «Энигма», только почти разумна. Её нельзя переписать, изменить основные параметры, либо что-то ей приказать на фундаментальном уровне. Она… справится.

—…ты уверен?

— Нет. Но люди не справятся точно. Нас слишком много. Мы слишком эгоистичны и жадны. Мы жаждем справедливости лишь когда она в наших интересах. И мы… слишком уникальны для эффективной самоорганизации. Контроль будет падать, коррупция и непотизм нарастать. Власть перераспределяться и аккумулироваться, доходя до абсурдных значений. Люди, получая доступ к всё большим и большим материальным благам — ударятся в потребление и развлечение самих себя. Это неизбежная спираль истории при торжестве технического прогресса. Помните песенку, где вкалывают роботы, а счастлив человек, Антон Рагимович? Так вот, он будет счастлив день или неделю, а потом ему захочется большего. Большее. Мы не умеем останавливаться, а значит — робота надо применить иначе.

— Думаешь, что сделал такую машину, которую не переплюнут люди? — грустно усмехнулся телекинетик.

— Она не будет сражаться с людьми, — весело проговорил я, — Она просто обучается двадцать четыре часа в сутки с мощностью, не снившейся ни одному умнику. А бороться с хитрецами будут те, кто не захочет быть обманутыми. Машина будет всего лишь инструментом познания добра и зла, как микроскоп, использующийся по назначению.

— Это… может и сработать.

Мы помолчали около минуты, а затем я, всё-таки, спросил, хоть и зная ответ:

— Зачем вы здесь, товарищ Афонов?

— По тебе хотели запустить ракеты.

— Вы меня защищаете?

— Да. Но не только. Есть еще кое-что. Если эта… девушка появится, то веди её в Перв…

Огромная вспышка фиолетовой энергии проносится мимо меня, цепляя лишь краем… но полностью стирая из реальности Афонова. Гул схлопывающегося воздуха, раскаленный ветер на долю секунды накрывающий меня. Яростный женский крик.

Начинаю двигаться до того, как понимаю, что произошло. Двигаться привычно, как и над Мурманском, уклоняясь, непредсказуемо изменяя свою форму и объём, избегая новых и новых вспышек от телепортирующейся, летающей и орущей Машки, неистово старающейся меня убить.

Она быстрее и ловчее, чем раньше, но плохо соображает и плохо справляется со своей возросшей до пика силой. Её многометровые выдохи пламени то и дело слизывают часть моей псевдоматерии, но бьют почти всегда мимо. Это не только заслуга впавшей в амок бабы, но и моя тоже — уклоняясь от неё в воздухе, я оставляю за собой россыпь тягучей слизи, плюс еще постоянно обстреливаю её капельками побольше, стараясь попасть в лицо. Это приводит её в еще большее бешенство.

Мы кружим в небесах, я убегаю, а она, красивая и фигуристая деваха с лицом, на котором ни малейшего следа сознательной деятельности, догоняет. Это не бой, это чистое выживание с моей стороны и чистое стремление меня убить — с её. Ничего лишнего, всё неприкрыто и откровенно, в отличие от человека, вполне вероятно, только что навравшего мне про то, что по мне хотели пустить ракету. Афонов, приближаясь ко мне, страховал. Брал огонь на себя.

Надо вернуть должок.

Первый район, да? Ну что же, это хуже моего плана заманить её под землю и запутать в переходах, выполненных из почти неразрушимой спрессованной материи, но… ненамного.

Чувствуя придурковатую лихость, несусь от этого теряющего человеческий вид неогена, воющего, стреляющего, дышащего огнем даже тогда, когда точно промахивается. С оторопью наблюдаю, как Машка извлекает наружу свои энергетические лезвия, вновь отрубая себе ноги, а затем прячет их. Понимаю, что она сбрасывает балласт буквально в последнюю секунду перед тем, как она ловко пускает вспышку дизентеграции в качестве отвлекающего маневра, а затем сближается со мной парой прыжков телепортации почти подряд, чтобы дунуть огнем. Не догадайся я — потерял бы больше, чем треть объёма.

Машка яростно кричит. Я пытаюсь спровоцировать её на обмен репликами, но она уже пошла в разнос, гримасничает, дёргается, трясет головой и постоянно стирает с лица мою слизь, мешающую ей видеть. Наконец, она останавливается на секунду, складывает ладони перед собой, дует огнем, сжигая и слизь, и лицо, которое нарастает назад буквально сразу.

Она смотрит на меня, оскалившись, как бешеная лиса.

…и получает кривой гнутой железякой в пузо!

Разменяв часть своего утяжелителя на пару секунд форы, я тут же пускаюсь наутёк, оставляя за собой шлейф слизи, выбрасываемой мной из «хвоста» как у какого-нибудь скунса.

Мы стремительно несемся к Первому раойну.

По нам начинают стрелять снизу. Много, очень много пуль самого разного калибра. Её и меня начинает дёргать и мотать из стороны в сторону. Машка включает свою защиту, ту самую, которая спасла нас обоих в прошлый раз, но только делает себе хуже — сферу с ней внутри начинает уносить все выше и выше. Я же ловлю пули своим балластом, от чего не знаю, что делать, замирая и пытаясь сообразить, что делать дальше. Повторять ошибку, стоившую жизни Афонову, не хочется, а смотреть в разные стороны тяжело. Откуда ждать смерти? От взлетающей Машки или снизу?

Неосапиантка в силовом коконе хватается за лицо и начинает орать вибрирующим голосом. С её рук течет изменяющаяся и пузырящаяся кожа.