Сразу после доклада Панков вылетел обратно на Кавказ, а сразу после прилета он вызвал к себе Ниязбека и Арзо.

Хаджиев явился к руководителю Контртеррористического штаба в солдатской форме: зелено-сером камуфляже и тяжелых берцах. Ниязбек был в светлых штанах и длинной белой рубашке с надписью Valentino у воротника. Он был тщательно причесан, и его крупное лицо с высоким лбом и упрямым подбородком было спокойным и невозмутимым.

– Что твоя группа делала в Ульго? – спросил Панков чеченца.

– У нас был сигнал, что в селе вооруженные люди, – ответил Арзо, – мы решили, что это боевики. Пока все выяснилось, немного постреляли.

– А ты что скажешь? – спросил Панков Ниязбека.

Тот пожал плечами.

– Я думал, – сказал Ниязбек, – что за мной гонятся люди Арсаева. Хорошо, что все выяснилось. А то много народу могли бы положить.

Панков молча смотрел на двоих кавказцев. Он мог бы вполне купиться на эту версию, если бы не бумага за подписью Сапарчи Телаева на его столе. Нет-нет, глава «Авартрансфлота» Сапарчи Телаев вовсе не жаловался на происшедшее. Он просто назначал в этой бумаге Хизри Бейбулатова своим и.о., и все в республике очень хорошо знали, отчего у Сапарчи родилось такое странное решение.

Панков медленно поднял голову. Арзо стоял перед ним, в грязном камуфляже, с ухмылкой на источенном морщинами лице, и Панков вдруг вспомнил, как они встретились первый раз. Тогда лицо Арзо было молодым и гладким, и он так же смотрел на Панкова сверху вниз, и в темных, как желуди, глазах было то же самое презрение к русскому, хотя тогда Панков был его пленником, а сейчас – его начальником.

– Если ты напишешь заявление, Ниязбек, – сказал Панков, – у него с погон слетят все звездочки.

– Я не буду писать никаких заявлений, – отозвался аварец.

– Почему?

– У нас в горах есть такое поверье, что у людей, которые пишут заявления, пули начинают летать медленней.

– Ты свободен, Арзо, – сказал Панков, – Ниязбек, задержись на пару минут.

Чеченец повернулся и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Ниязбек стоял по стойке вольно и рассматривал полпреда такими же непроницаемыми, как у чеченца, глазами. И в эту секунду у Панкова в уме с математической четкостью сложилось решение проблемы, которая беспокоила его с того самого момента, когда он подписал приказ о новых полномочиях группы «Юг».

– Послушай, Ниязбек, – сказал Панков, – это не может продолжаться долго. В современном государстве не может существовать группа лиц, способных вытворять то, что ты вытворяешь, и не облеченная при этом властью. Мне не нужен Арзо. Пусть убирается куда угодно. Хочешь, я назначу тебя главой спецгруппы вместо него?

– Это зачем?

– Это затем, что ты не согласишься брать взятки и за это убивать людей.

– Не соглашусь, – кивнул Ниязбек, и в его глазах цвета жженого меда сверкнуло презрение. – Только кто тебе сказал, что я соглашусь охотиться за братьями-мусульманами только потому, что это нужно русским?

Повернулся и вышел из кабинета.

Десять дней прошли без особых эксцессов. Хаджиев понимал, что полпред его недолюбливает и ищет повода, чтобы придраться. Панкову донесли, что Хаджиев как-то сказал: «Если бы я знал, что из-за одного отрезанного мизинца у меня будет такая головная боль, я бы пристрелил этого щенка еще на грозненском вокзале».

Арзо также понимал, что нашкодил, и крепко нашкодил. В Торби-кале он больше не появлялся, а мотался по горам, как бешеная собака, выкусывая там и тут повстанческих блох.

За две недели он потерял пятерых бойцов и загнал две крупные банды, и даже Панков был вынужден развести руками, когда услышал историю, приключившуюся в Шамхальске. Там люди Арзо выкурили из дома двух каких-то лесных братишек. Братишки припустили вниз по улице, одного застрелили, а другой заскочил в кафе-мороженое, вытащил чеку из гранаты и заорал, чтобы к нему не подходили. Кафе было расположено напротив школы, дело было во время перемены, и половина посетителей кафе были дети.

Люди Арзо окружили кафе, и Арзо закричал, чтобы парень отпустил детей и выяснял отношения, как мужчина с мужчинами. Боевик, которому было едва ли за девятнадцать, немедленно повелся и заорал, что отпустит детей, если в кафе зайдет сам Арзо, только один и без оружия.

Арзо возник на пороге кафе через полминуты в нарушение всех писаных и неписаных норм. Детки бросились врассыпную, парень растерялся. Один из официантов кинулся на боевика, пытаясь вырвать у него гранату. Тот ударил его, граната мелькнула в воздухе, падая, а еще через мгновение Арзо добрался до боевика и подсек его. Так они и упали – сначала граната, на нее – боевик, а сверху – прижавший боевика своим телом Арзо. Парню разворотило кишки, но никто в кафе, включая Арзо, не пострадал. Это была неплохая драка для сорокалетнего полковника без левой руки, тем более что никто не знал, какая у парня граната. Если бы это была Ф-1, а не эргэдэшка, Арзо вряд ли отделался бы так легко.

Удары, которые Арзо наносил по базам боевиков, становились день ото дня все точнее, ни один саратовский ОМОН не мог с ним сравниться, и не только потому, что саратовцы и красноярцы куда хуже ориентировались в горах (да что ориентировались – дышать не могли!), но и потому, что Арзо добывал из пленных информацию недоступными русским способами.

Поэтому Панков не встревожился и не удивился, когда под вечер десятого октября ему доложили, что подразделение Хаджиева накрыло крупную дичь: возле горного села Харон-Юрт шел настоящий бой, и группа «Юг» попросила о помощи федеральные войска.

Время для просьбы о помощи оказалось паршивое: на Торби-калу надвигался шторм, в горах шли ливневые дожди, вертолетчики сначала наотрез отказались лететь, а потом Арзо и сам отменил просьбу, мотивируя это тем, что куда больше боится попасть под дружеский огонь.

К утру все было закончено. Из боевиков, окопавшихся на горочке между Харон-Юртом и грузинской границей, не ушел ни один. Днем на вертолете туда прилетел генерал Шеболев с телекамерой и забрал с собой раненых. Вечером по РТР показали кадры оперативной съемки: кучки камуфляжного тряпья на сочащейся от дождя земле и пустые тубусы использованных гранатометов.

* * *

Заседание Контртеррористического штаба началось в девять утра. Панков заметно нервничал; дел было невпроворот, у него еще в резиденции было назначено две встречи, а к четырем часам он должен был быть в Москве.

Самое удивительное, что встреча в Москве была совершенно не деловая. Там, в одном из роскошных особняков на Рублевке, праздновал день рождения его старый товарищ, один из немногих крупных бизнесменов, с которым Панкова связывала искренняя дружба. Панков с июня не был ни на одной подобной тусовке и никогда не думал, что будет по ним тосковать.

Но сейчас ему почему-то мучительно захотелось уехать из этой нестерпимой, совершенно не осенней жары, в просторную прохладу зеркального зала, где женщины в вечерних платьях и мужчины с бокалом красного вина в руке разговаривают о чем угодно – о последней постановке в Большом, о лете, проведенном в Сан-Тропе, о самом пафосном клубе сезона, – но только, ради бога, не о трупах, перестрелках, соболезнованиях и не о том, почему бронированный седан лучше бронированного джипа.