– Ниязбек, – сказал Панков, – я так рад, что ты меня простил. Ты пришел мне помочь?

– Нет. Я теперь не могу тебе ничем помочь.

– Это потому, что ты мусульманин, а я нет? – спросил Панков.

– Нет. Это не поэтому.

Тут Панков открыл глаза и понял, что белого шоссе нет. Он лежал навзничь, и высоко над ним было голубое небо без единого облачка, а вокруг него – острая галька обочины и пылающие в трех метрах машины. Боли не было, но Панков знал, что дело плохо. Он лежал спиной в какой-то луже, и он понял, что эта лужа – вытекшая из него кровь.

Панков повернул голову и увидел, как из-за горящих машин выезжает белая «девятка». Дверцы «девятки» распахнулись, и из нее вышли трое человек. Все они были в камуфляже и черных масках, и, пока они шли к Панкову, они сняли эти маски. Они шли уверенно, не переходя на бег, как будто знали, что никто в целом мире их не остановит и что сейчас на этой дороге нет никого, кроме них – и умирающего полпреда.

Когда они сняли маски, Панков узнал в них Джаватхана и Магомедсалиха, а потом третий человек вышел вперед, и Панков увидел черные с проседью волосы и фиолетовые глаза Вахи Арсаева. Они подошли к лежащему в крови человеку на расстояние полуметра, и Джаватхан вынул из-за пояса «стечкин». Панков хотел попросить, чтобы ему дали умереть самому, потому что ему уже немного осталось, но язык почему-то не слушался, а небо начало меркнуть, как перед грозой.

Джаватхан вытянул руку, и Панков увидел в зените над собой черный ободок ствола, и там, в этом черном провале, не было того сверкающего шоссе, по которому шел Ниязбек, и янтарного солнца над садом с рубиновыми плодами. Губы Джаватхана шевельнулись, и Панков подумал, что сейчас он скажет: «За Ниязбека».

– Аллах Акбар, – сказал Джаватхан.

И после этого мир погас.