Вик кивнула. Она с радостью позволяла Луи думать, что делала книгу для ребенка. Но у нее самой не было иллюзий. Она делала ее для себя. Книга с картинками казалась ей лучше, чем раскраска «Харлеев». Постоянная работа, в которую можно было погружаться каждый день.

После того как она начала рисовать «Поисковый Движок», телефон больше не звонил – если не считать напоминаний от кредитного агентства. А когда она продала книгу, то кредитное агентство тоже перестало звонить.

Бранденбург, штат Кентукки

2006

Мишель Деметр было двенадцать, когда отец впервые посадил ее за руль. В начале лета эта маленькая девочка повела «Роллс-Ройс» «Призрак» выпуска 1938 года через высокую траву. Окна были опущены, по радио играла рождественская музыка. Мишель громко пела счастливым пронзительным голосом… фальшиво и не в такт. Не зная многих слов, она выдумывала их сама.

– Все, кто верит, приходите! И от радости горите! Все, кто верит, приходите! Славу Господу несите!

Машина мчалась через траву – черная акула неслась через ревущий океан желтого и зеленого цвета. Птицы разлетались перед ней, удирая в лимонное небо. Колеса стучали и проглатывали невидимые колдобины.

Ее отец, вымотанный на работе, сидел на пассажирском месте и занимался настройкой приемника. Теплое пиво «Курс» было зажато между его ног. Только настройка ничего не давала. Радио прыгало с диапазона на диапазон, однако везде был белый шум. Единственная работавшая станция – далекая, шипевшая и трещавшая – играла эту дрянную праздничную музыку.

– Кто гоняет такое дерьмо в середине мая? – рявкнул он и громко рыгнул.

Мишель одобрительно хихикнула.

Не было никакой возможности выключить радио или хотя бы уменьшить звук. Регулятор громкости бесполезно крутился, ничего не настраивая.

– Эта машина похожа на твоего старика, – сказал Натан, вытаскивая новый «Курс» из шестибаночного пакета, который располагался у его ног. – Развалина былого.

Это было очередной его глупой болтовней. С ее отцом дело обстояло не так плохо. Он придумал какой-то клапан для «Боинга», и это позволило ему купить участок в триста акров в верховье Огайо. Теперь они по нему и ехали.

Автомобиль, напротив, оставил свои лучшие дни позади. Коврик отсутствовал, и там, где он когда-то лежал, находился лишь голый гудевший металл. Под педалями зияли дыры, и через них Мишель могла видеть траву, хлеставшую по днищу. Кожаное покрытие на приборной панели шелушилось. Одна из задних дверей, неокрашенная и покрытая ржавчиной, не соответствовала остальным. Заднего окна вообще не было – просто полукруглая открытая дыра. Заднего сиденья тоже не имелось, а пассажирский салон выглядел так, будто там однажды разводили костер.

Девочка умело нажимала правой ногой на сцепление, газ и тормоз, как учил ее отец. Переднее сиденье было полностью поднято, и все же она сидела на подушке, чтобы высокая приборная панель не мешала ей смотреть через ветровое стекло.

– На днях я выберу время и поработаю над этой зверюгой, – сказал ее отец. – Засучу рукава и верну старушку к жизни. Нужно восстановить ее хорошенько, чтобы ты могла поехать на ней на выпускной бал. Когда будешь достаточно взрослой для бала.

– Да, хорошая мысль, – ответила она, изогнув шею и посмотрев через плечо назад. – Там на сиденье будет много места, чтобы заниматься любовью.

– Прекрасно подойдет и для того, чтобы отвезти тебя в женский монастырь. Милая, ты смотришь на дорогу?

Он указал пивной банкой на поднимавшуюся и опускавшуюся местность – на путаницу травы, кустов и золотарника. Никакой дороги не было видно в любом направлении. Единственными признаками человеческого существования являлись далекий амбар в окне заднего вида и инверсионный след реактивного самолета над их головами.

Она ловко нажимала на педали. Они хрипели и ахали.

В этой машине Мишель не нравился только рисунок на капоте: жуткая серебристая леди со слепыми глазами и в развевающемся платье. Она склонялась в хлеставший бурьян и маниакально улыбалась, получая порку. Эта серебристая леди могла бы быть волшебной и милой, но все портила улыбка на ее лице. Она имела безумную усмешку сумасшедшей женщины, только что столкнувшей любимого с обрыва и готовившейся последовать в вечность за ним.

– Эта женщина ужасная, – сказала Мишель, кивая подбородком в направлении капота. – Она похожа на вампиршу.

– Фею, – произнес отец, вспомнив некогда прочитанную статью.

– На кого? Она не фея.

– Эта женщина называется Духом Экстаза, – сказал Натан. – Типовое изображение. Классическая часть классической машины.

– Экстаз – это экстези? – спросила Мишель. – Наркотик? Балдежно. Они уже тогда принимали его?

– Нет. Не наркотик, а забава. Она является символом бесконечной забавы. Мне кажется, она милая.

Он подумал, что женщина выглядела одной из жертв Джокера: богатая леди, которая умерла от безудержного смеха.

– Я поеду в Страну Рождества, в любимый день моей жизни, – тихо запела Мишель.

Радио ответило ревом статических помех, так что она могла петь без конкурентов.

– Я поеду в Страну Рождества и покатаюсь на санях Санты!

– Что за песня? – спросил отец. – Я не знаю ее.

– Вот куда мы отправимся, – сказала она. – В Страну Рождества. Я только что решила.

Небо примеряло разнообразные цитрусовые оттенки. Мишель чувствовала себя совершенно умиротворенно. Она могла бы ехать вечно. Голос девочки смягчился от возбуждения и восторга, и, когда отец посмотрел на дочь, на ее лбу выступили крапинки пота, а в глазах застыл отстраненный взгляд.

– Это не здесь, папа, – произнесла она. – Это в горах. Если мы продолжим ехать, то к вечеру будем в Стране Рождества.

Натан Деметр прищурил глаза и посмотрел через пыльное окно. На западе вздымалась огромная горная гряда с заснеженными пиками. Она была выше Скалистых гор. Еще утром ее не существовало – и даже двадцать минут назад, когда они садились в машину.

Он быстро отвернулся, поморгал, чтобы прояснить зрение, и снова посмотрел в окно. Горная гряда растворилась в нависшей массе грозового фронта, собиравшегося на западном горизонте. Еще несколько секунд его сердце билось в груди трехногим шагом.

– Очень жаль, что у тебя имеются домашние задания, – ответил он. – Так что никакой Страны Рождества не будет.

И это происходило в субботу, когда ни один папа не заставлял свою двенадцатилетнюю дочь решать задачи по алгебре.

– Пора возращаться, сладенькая. У папы много дел.

Он откинулся на спинку сиденья и пригубил пиво, хотя больше не хотел пить. В левом виске уже чувствовалась тусклая боль завтрашнего похмелья. Джуди Гарленд трагически хотела, чтобы каждый был счастлив на Рождество, и какая разница, что курил диджей, играя в мае «Ты счастлив в этот рождественский день»?