— Заткнись, — за меня вступается Ирвин. Отличный парень. На его месте я бы уже давно разогнала эту лавочку неудачников. Занятых идиотским делом в одном из самых сомнительных мест Вселенной.

— Теперь отчет по желтому сектору, — Ирвин пытается сохранить подобие регламента, хотя наши официальные собрания, положенные по инструкции, давно уже превратились в посиделки до изнеможения уработавшихся за день людей. С жалобами вместо отчетов. Так вечером дети сбегаются к матери и начинают жаловаться, кто сколько раз расшиб коленку, получил синяк в драке или даже выбил себе зуб или сломал палец на руке.

Мой сектор — белый. Дэвид, например, считает, что мне повезло. Ни клановых разборок, ни кровной вражды, ни самураев, ни людоедов. Лафа, как ни крути. С другой стороны, белые гораздо менее предсказуемы и в разы изобретательнее, чем остальные. Выродки индивидуалистической цивилизации. Там, где у черных происходит одно большое побоище квартал на квартал, мне приходится контролировать десятки мелких стычек, размазанных по всему району.

— Десант совсем распоясался, — Маар заканчивает доклад уже традиционным образом. Это всё равно, что заявить: «Погода сегодня облачная». Угу. Такая же облачная, как вчера, позавчера и еще несколько сотен дней подряд. Говорят, что раньше здесь было по-другому, но когда мы высадились, дни уже выглядели серыми и отвратительно бесцветными.

Я продолжаю раскачиваться, отталкиваясь одной ногой. Шуршит гравий, поскрипывают веревки. Нет сил вставать и идти в палатку, тянет заснуть прямо тут. В голове тянется на одной ноте колыбельная песенка, подслушанная у диких: «Белый-черный-желтый, не касайся круга, подберешься близко — там тебя съедят». И опять по новой. На редкость медитативная дрянь. Уже неделю не могу отцепиться. Как сказал бы Ирвин — так тебе, больше не будешь на фронтир таскаться, когда внутри города и так забот хватает.

— Иди спать уже, — Дэвид решает проявить заботу. Правда, сразу же добавляет:

— Хотя лично я только обрадуюсь, если насекомые объедят тебе лицо за ночь. Раскрасавица ты наша.

Я вытряхиваюсь на землю, кидаю в Дэвида горсть камней и, пока он не успел ответить чем-нибудь более внушительным, бегу к палатке. Не поцапался с ближним — день на ветер.

В белом секторе с утра паника. По улицам бегают испуганные женщины, собаки и дети, мужчин почти не видно — наверняка, самые отчаянные умельцы уже засели по подвалам, сжимая в руках самодельные пистолеты и стрелометы. Над крышами домов носятся черные «птицы». Что-то их много.

Я выбираюсь из своего уютного уголка между мусорниками на задворках любимой местными авторитетами забегаловки и, сложив ладонь козырьком, считаю флаера десантников. Два, четыре… пять! Совсем обалдели военные. Пять машин на один сектор. Люди всё больше беспокоятся, того и гляди, устроят перестрелку — а там и до искры недалеко. Поэтому я нахожу ржавую пожарную лестницу и лезу на крышу, как прилежный монтажник-высотник.

Прячусь за широкую трубу и начинаю размахивать белым флажком, достав его из кармана. Всего через пару минут меня замечают, и прилетает один из черных.

— Сержант Котто, — цедит он сквозь зубы, сняв ветрозащитный капюшон. — Чем обязан?

У сержанта глаза цвета серого кварца, широкие плечи, непослушные волосы и длинные изящные пальцы. По сержанту сохнут все пять лиц женского пола, официально находящиеся в командировке от штаба на этой планете. У сержанта мягкая, кошачья походка, прямая осанка и чудовищный список служебных нарушений. Он еще долго не улетит с Алькатраса — здесь на превышение полномочий закрывают глаза. Все, кроме нас.

— Вам снова нечего делать? Ребята заскучали? — я складываю руки на груди и пытаюсь изобразить саркастическую ухмылку. Кажется, получается.

Он в ответ вопросительно вскидывает бровь. Я продолжаю:

— На фронтире закончились кровожадные мутанты? Или вам больше не надо сопровождать челноки со свежими заключенными?

— Делу время — потехе час, — Котто смотрит на меня, как на мелкую, но досадную помеху вроде заевшего во время тренировки затвора. — Мы, как обычно, наводим прядок. Сегодня в вашем секторе.

— По-моему, наоборот — вы их провоцируете.

— Даже если так? — сержант решает, что официально положенной вежливости достаточно, и отворачивается к флаеру. Договаривает уже из-под капюшона:

— Люди — это наше дело. Ваше дело — пожары, и не суйте нос в чужую тарелку. Силенки не хватит.

Вечером Алькатрас закутывается в непроглядную тьму. Серая хмарь чернеет, и становится ничего не видно на расстоянии протянутой руки. Ни жители города, ни дикие на фронтире не осмеливаются зажигать свет — дотла выгоревшие кварталы и мертвые пепелища отлично напоминают, к чему приводит такая неосторожность.

— Нечего было курорт здесь устраивать, не выработав рудники до конца, — Ирвин шуршит жестяными листами, на ощупь складывая их в аккуратную стопку. Рапорты начальству, не иначе. — Или закрывать сразу, как только это началось.

— Ну что ты, такое поле для исследований, — я скептически отношусь к чистоплотности нашей науки и не скрываю этого. — Даже холодный свет палит. Чудо же. Сжигает. Не только флору, но и фауну вида хомо сапиенс. Которая — какая удача! — не возмущается и не устраивает экологические протесты. Рай, как есть — рай.

— И мы на теле этого рая, как мертвому припарка. Предотвращать здесь огонь нашими силами — всё равно, что тушить горящую нефтяную скважину ведром воды.

— Не скажи. Правительство за наш счет отлично гасит свою совесть. И гуманистам от оппозиции возразить нечего — есть проект, под него выделяются деньги, задействованы лучшие специалисты…

— Лучшие, — в темноте этого не видно, но я почти на сто процентов уверена, что Ирвин утвердительно кивает. — Лучшие муравьи против горы. Справедливый бой.

Я способна почувствовать, даже если кто-то чиркнет спичкой на расстоянии километра. Поэтому, когда висок пронзает боль, а где-то внутри глаз будто взрывается ядерная боеголовка, я не дожидаюсь, пока это пройдет — а бегу по улицам наслепо, уворачиваясь от столкновений с прохожими и столиками придорожных кабаков чисто рефлекторно.

Горит на краю желтого сектора. Уже обуглившийся до костей труп сжимает в руках — постойте, а откуда у заключенного бластер? — оплавленный ствол, вокруг него шипит асфальт. Круг пламени расширяется слишком быстро.

— Под асфальтом горит земля, — Маар, задыхаясь, стремительно мешает нужные реактивы. — Почти над бывшей выработкой полыхнуло, чтоб ее.

— Зашьемся тушить.

— И не говори.

— Вызывай Дэвида, и пусть выгоняет людей.

Дэвид появляется ровно через семь минут на взмыленном волке, обвешанный черепами, до зубов вооруженный и в окружении свиты из своих черных. Рявкает на них, и те, размахивая битами и обломками труб, начинают выгонять жителей из ближайших домов наружу.

— Им это в кайф, да и быстрее справимся, — Дэвид сплевывает на тлеющий асфальт и, прищурившись, смотрит на небо. — Дайте мне еще три минуты, сейчас нашаманю.