— Она права. Тебе, наверное, неудобно, что оно так плотно привязано. Не занемело?

— Чуть-чуть, но ничего страшного. Спокойнее, когда оно привязано. Безопаснее для нас всех.

Адела, уже снявшая киртл, в одном нижнем платье подошла вперевалку и потрогала замотанное крыло.

— Давай я размотаю хоть на ночь, расправишь его, а утром привяжем снова.

— Может, перо отросло, — сказала Наригорм. — Ты говорил, отрастет.

Сигнус улыбнулся.

— Может быть. У меня там чесалось.

Ловкие пальцы Аделы размотали повязку, и Сигнус с блаженным вздохом расправил большое белое крыло. Мы сразу увидели, что зазор на месте вырванного пера не исчез. Мало того: когда Сигнус поднял крыло, из него выпали еще три пера. Они кружили и кружили, прежде чем легли, белоснежные, на темный земляной пол. Сигнус в ужасе смотрел на них. Не отрывая взгляда от лежащих перьев, Наригорм принялась медленно и старательно наматывать новую полоску ткани на кукольное лицо.

Несмотря на все, что пришлось пережить, я и сейчас помню тот день, когда мы впервые услышали колокола. Многое давно стерлось из памяти, но этот звук забыть невозможно, как нельзя забыть первый поцелуй, рождение первенца и первую встречу со смертью.

Было начало декабря, а именно Варварин день. Мое дело помнить такие вещи. Накануне дня памяти святого его косточки идут вдвое дороже, чем в остальные дни. А потребность в мощах только возрастала, так отчаянно люди искали надежду.

Дождь все шел, вода в низинах и канавах по-прежнему поднималась. Здесь, в равнинном заболоченном краю с множеством ручьев и канав, наводнений не было. Леса, луга и болота вбирали дождь, пока земля не превратилась в сочащийся волдырь. Канавы переполнились, ручьи стали реками, пруды — озерами. Те, чьи дома стояли низко, беспомощно наблюдали, как вода подступает к порогам их домов и сараев.

Раз за разом мы вынуждены были возвращаться, обнаружив, что дорога размыта или через реку нельзя переправиться. Несмотря на все мои старания вывести нас к Йорку с его святыми местами, подальше от чумы, путь всякий раз оказывался перерезан. Вода наступала нам на пятки, заставляла взбираться вверх, не выбирая направления.

Долгое время мы почти не встречали других путников. Если не считать крестьян, бредущих из дома на поле и обратно, дороги почти обезлюдели, как всегда зимой. Теперь же нам по несколько раз за день попадались мокрые голодные семейства: женщины и дети несли поклажу на спине, мужчины с трудом тащили по жидкой грязи тележки, нагруженные домашним скарбом. Люди пытались спасти, что можно, из затопленных домов, хотя где они найдут новое пристанище, сказать было невозможно. Скорее всего, им предстояло провести зиму на дороге, согреваясь у костров из своих бесценных табуреток.

Тела тех, кто не вынес голода и усталости, лежали по обочинам. Еды становилось все меньше, а те, у кого она была, требовали немыслимые деньги за горсть плесневелого зерна или кусок червивой рыбы, который раньше постыдились бы дать свиньям.

Раз на полузатопленном поле мы увидели статую святого Флориана; камень, с которым его обычно изображают, был привязан ему на шею. Раз святой не смог защитить их от дождя, прихожане, содрав со статуи алый плащ и золотой венчик, бросили ее лицом в грязь. Многие уже не молили Бога о спасении, а злились на Него. Они чувствовали себя обманутыми, и было из-за чего.

Мы продолжали путь, кормясь птицами, которых удавалось добыть, и скудной провизией, купленной в деревнях на несколько заработанных монет. В последнее время только я, Плезанс и Наригорм добывали хоть какие-нибудь деньги, ибо никто не хотел тратиться на музыку и русалок. Но хотя кошельки селян были так же пусты, как и наши, даже у бедняков всегда находилась монетка, чтобы Плезанс полечила им мокнущие волдыри на ногах, или ожерелье, чтобы выменять у меня на чудотворную реликвию. Находилась денежка и на гаданье, даже если из-за этого семье предстояло назавтра сидеть голодной. Удивительно, до чего людям хочется знать будущее, даже если его нельзя изменить. Каждый мечтает о своей частичке мощей святой Варвары — да хранит она нас от внезапной смерти.

Итак, в Варварин день мы двигались по очередной безымянной дороге к очередной безымянной деревушке, чтобы провести там ночь. Дорога шла по безлесой возвышенности, заросшей короткой жесткой травой. Ксанф постоянно отворачивала морду от ветра, к раздражению Зофиила, поскольку при этом она тянула фургон в сторону. Однако бедную животину трудно было винить. Ветер хлестал в лицо, как мокрым тряпьем с размаху, садня кожу. И тут мы услышали колокола. Поначалу никто не обратил внимания, потому что ветер доносил до нас лишь обрывки трезвона. Деревня лежала в неглубокой ложбине, и над краем склона видны были только деревянная колокольня и дымки очагов.

По мере того как мы приближались, звук становился отчетливее: не мерный бой одинокого колокола, возвещающий смерть, и не торжественный перезвон, зовущий к обедне, но дикая какофония, как будто звонарю уже не до музыкального лада. Были и другие звуки, гулкие, металлические, словно бьют металлическими прутами по котелкам.

Зофиил остановил Ксанф, и мы тоже замерли, переглядываясь.

— Это набат? — спросила Адела с козел. — Там пожар?

— Окстись, женщина, — буркнул Зофиил. — Какой пожар после таких дождей?

Живот у Аделы так вырос, что Родриго и Осмонду приходилось вдвоем усаживать ее на козлы и так же медленно снимать. Это еще больше озлобляло Зофиила, тем более что ей все чаще приходилось слезать, чтобы справить малую нужду.

— Тревогу, наверное, бьют, — предположил Осмонд. — Может, убили кого.

Все невольно взглянули на Сигнуса, который стоял закусив губу. Даже Зофиил уже перестал обращаться с ним как с беглым преступником, хотя мы по-прежнему не разрешали юноше показывать крыло в деревнях или зарабатывать сказками, чтобы кто-нибудь ненароком не вспомнил про убийство в Нортгемптоне. В остальном можно было забыть, что за его голову назначена награда.

— Поверьте старику камлоту, это не тревога. Колокол звонил бы, пока не сбегутся люди, а долго ли им услышать, средь бела дня-то? Может, просто такой местный обычай в честь святой Варвары. Скажем, звон означает гром и молнию, поразившие ее мучителя. Если праздник, то будет и угощение, а там, глядишь, Родриго с Жофре попросят сыграть на танцах.

Родриго хохотнул.

— Если они на лучшую музыку неспособны, то им точно нужны мы. — Он хлопнул Зофиила по спине. — Вперед! Праздник — это славно. Жаркий огонь, добрая еда, может, даже вино. А, что скажешь?

На него невозможно было глядеть без улыбки. Все лица просветлели, и мы с жаром налегли на фургон, чтобы стронуть его с места.

Склон полого шел вверх, по-прежнему скрывая от нас деревню, но едва мы выбрались на всхолмье, как не только увидели ее, но и почуяли. Каждая улица и деревня в Англии пахнет по-своему. Можно с закрытыми глазами отличить улицы мясников и рыбников, красильщиков, резчиков и дубильщиков кож; для тех, кто там живет, самая мерзкая вонь становится ароматом родного дома. Однако ни один дом ни в этом селении, ни в другом не мог пахнуть так: удушливым дымом горящей серы.