Обернулась. За рулем сидел Солодов. Довольный и красивый, в сухом и теплом салоне. Должно быть, там пахнет апельсинами и играют «The Killers», а «дворники» гоняют воду по стеклу в такт музыке. Как хорошо было бы сейчас забраться на заднее сиденье и отогреться… рядом с Солодовым, который совсем уже не был похож на того человека, что когда-то давно, несколько месяцев назад, плакал на моем плече и сомневался в правильности своего решения.

Я смотрела на него и молчала, капли воды стекали с отросших волос, сползали по шее вниз.

– Чего такая грустная? – снова спросил он.

– Тебя жду, чтоб развеселил, – ответила и пошла дальше.

Солодов не отставал.

– Промокнешь, давай подвезу, нам ведь в одну сторону.

– Я не сяду в твою машину.

– Перестань, простынешь ведь.

– Какая тебе разница?

– Да, в общем-то, никакой. Если до метро передумаешь, я тут рядом еду.

Садиться к нему в машину? Или не садиться. За четыре месяца, что мы не виделись, многое изменилось. Я не плакала по ночам, не думала о нем двадцать четыре часа в сутки, не искала с ним встречи и думала, что еще немного, и все забудется. Время лечит, но, оказалось, что лечит неправильно. Время плохой врач, шарлатан, целитель, колдун, чьи объявления занимают целые развороты популярных журналов. На словах лечит, а на деле – все та же болезнь, только симптомы кто-то заглушил аспирином. Все так же больно, противно, страшно, и хочется бежать со всех ног – и от него, и к нему. Броситься на шею, обнять. Здесь не поможет колдун-целитель, здесь нужен врач со скальпелем, острым как бритва, точным и уверенным, чтоб не задел ничего лишнего. Взять бы эту любовь да отрезать, чтоб ее просто не было…

Я обернулась. Машина Солодова плелась у автобусной остановки. Клубы сигаретного дыма лениво порхали из переднего окна. Я вернулась и постучала по стеклу пальцем, точно так же, как Солодов в окно маршрутки, когда мы виделись последний раз.

Он открыл дверь. Я неуклюже забралась на переднее сиденье.

– Я выйду у метро, – сказала я зачем-то. – Я больше не живу там, где раньше.

– Где живешь? – спросил он. – Может, нам по пути.

– На Динамо.

– Квартиру снимаешь?

– Не совсем. Живу у парня.

– Хороший парень? – не доверял Солодов.

Я кивнула.

– Давно ты с ним?

– А тебе какое дело до этого?

– Мы не чужие люди, мне просто интересно.

– Мы давно знакомы, он из моего города. Мы встречались уже, когда я училась в школе.

– …ты приходила к нему утром перед уроками, и вы два раза занимались любовью, – продолжил за меня Солодов.

– Да.

– Потом ты бросила его, уехала в Москву и связалась с преподавателем истории.

– Это уже неважно. Мы снова вместе.

– Ты счастлива?

– Мне спокойно.

– Это не ответ. Где он сейчас?

– Он работает. Куда ты меня везешь?

Я не заметила, как мы проехали мимо метро. Игорь курил в окно, время от времени останавливаясь на мне взглядом. Рукава свитера засучены до локтей, на шее у ключицы блестела золотая цепочка.

– Как ты думаешь, твой парень очень расстроится, если ты сегодня не приедешь домой?

– Останови машину.

– Здесь нельзя останавливаться.

Я отправила Руслану сообщение, что устала и останусь ночевать в общежитии. По дороге Солодов рассказывал мне о лете, море и павлинах. Я слушала и молчала, мне нечего было ответить и рассказать о своем лете. Я промолчала два часа, уставившись в мокрое окно, по которому судорожно стекали мутные капли ноябрьского дождя.

Я односложно отвечала на его вопросы, смотрела на себя в зеркало и видела все ту же девочку, которую Солодов посадил когда-то на маршрутку, постучал в стекло и, улыбнувшись как ни в чем не бывало, ушел. Ничего не изменилось.

Сколько раз в эти месяцы я мысленно обращалась к нему, рассказывала, как дела, чем занималась, о чем думала, какой фильм посмотрела, с кем гуляла, о чем говорила… Сколько раз хотела озвучить эти простые вещи. Сколько раз хотела набрать его номер и просто поговорить. Тогда я брала телефон Оксаны или брата, набирала наизусть заученный номер, слушала гудки, а потом его спокойный голос, и нажимала «отбой». Зачем это было нужно? – спрашивала себя потом.

Так ни разу и не решилась поговорить с ним, несмотря на мысленные репетиции. Даже сейчас, когда он сидел рядом, вел машину и мог меня выслушать, я не могла. Что-то внутри мешало, запрещало говорить, улыбаться, смеяться. Хотелось, наоборот, дуться, молчать, а если и говорить, то исключительно гадости.

Я отвыкла от него, а внутри все по-прежнему дрожало, злилось, негодовало, рвалось дать сдачи. Раньше я легко могла представить, что обнимаю его, целую, занимаюсь с ним любовью, а теперь – представляла, как говорю ему гадости, язвлю, обзываю, бью руками. Представляла, но не делала. Сил не было. Ни любить, ни бить, ни говорить.

Солодов отвез машину в гараж, достал бутылку белого вина и пластиковые стаканы. Мы перебрались на заднее сиденье. Мы долго целовались, впиваясь в спины, кусая губы, прижимаясь всем телом, цепляясь руками и переплетаясь двадцатью пальцами.

Мы раздевали друг друга под «The Killers», занимались сексом под Брендона Флауэрса, курили последнюю сигарету под Барри Уайта, молча допивали вино под Лару Фабиан, одевались под Битлов.

– Я все знаю, – сказала я, застегнув последнюю пуговицу на все еще влажной после дождя кофте. – Видела фотографии у тебя в альбоме. Левый нижний ящик в книжном шкафу в маленькой комнате. Почему именно я?

– Ты пахнешь точно так же, как она. Я это заметил, когда ты первый раз села ко мне в машину год назад. Тебе хотелось казаться очень смелой, дерзкой и спокойной. Но ты все равно боялась ехать. Не суть. Этот запах… этот парфюм я подарил ей пятнадцать лет назад, когда мы еще были студентами. Она сама выбирала. На тебе они пахнут точно так же, как на ней. У меня чуть крышу не снесло. В машине пахло тобой еще три дня, а меня этот запах преследовал еще неделю. А потом я увидел тебя в институте. Ты фотографировала что-то во дворе. Это было чистое безумие. Я хотел тебя так, что трудно было читать лекции. Решил сблизиться с тобой. Не думал, что это затянется на полгода. После развода у меня не было продолжительных связей с женщинами. Всегда кто-то был, но это не длилось больше месяца. С тобой получилось по-другому

Она была идеалом. Лучше Марины никого не было. Я влюбился, как в последний раз. Хотел от нее детей. Хотел состариться рядом с ней. Хотел семью, как у своей бабушки и деда. Чтобы жениться в двадцать лет. Один раз и на всю жизнь. Я очень любил ее. И сейчас люблю…

Я смотрел на тебя в институте. Как ты сидишь на третьем ряду, болтаешь с подругами, пишешь лекции. Смотрел и видел ее. Засматривался, изучал, как ты поворачиваешь голову, улыбаешься, смеешься, ешь, говоришь… Ты смущалась – а я смотрел на тебя и не мог оторваться.