– Деньги из моего сейфа, – сказал Гуннар. – Что дальше?

Илларион пожал плечами.

– Откуда я знаю? Это, в конце концов, ваше дело. Вы обставили Старика с товаром, он подорвал ваш сейф – я-то здесь при чем? В конце концов, заработаете еще. Завтра прибывает груз – я, кстати, затем и приехал, чтобы сообщить это вам.

– Да, мне звонили из Москвы, – морща лоб, рассеянно сказал Гуннар и вернулся к волнующей теме ограбления. – Деньги – зола, – сказал он. – Вот документы – это потеря. Это может обернуться настоящей катастрофой.

– Это все ерунда, – отмахнулся Илларион. – Ну, возьмите на той стороне заложника и обменяйте его на эти ваши документы, если они вам так дороги. Как чеченцы. Чего проще-то?

– Плевал Старцев на заложника, – сказал Плешивый Гуннар и с шумом втянул воздух через стиснутые зубы. – Я могу угнать у него из-под носа весь район, и все будут только рады: и Старцев, и, в особенности, заложники. Один я не буду рад.

– Семья? – спросил Илларион, прекрасно знавший, что мадам Старцева вместе с отпрысками загорает на девственно чистых средиземноморских пляжах.

– Они в отъезде, – буркнул Гуннар. – Старая корова резвится с молодыми итальянскими бычками... и потом, за нее Старик не даст и ломаного гроша.

– А дети?

– Я же говорю – они в отъезде. Нет, это.., как это.., дохлый номер.

– А как насчет его любовницы?

– Какой любовницы? – насторожился Плешивый Гуннар. – У этого козла есть любовница?

– А у вас нет? Молодая учительница. Живет в школе, совершенно одна, под минимальной охраной.

Старцев в ней, по-моему, души не чает. Плевое дело – пришел и взял.

– Киднэпинг... – Плешивый поморщился, словно у него заболел зуб. – И что за времена вдруг настали? Так было тихо, спокойно.., воздух, сосны...

– Прошу прощения, – вмешался Илларион. – Я спешу. Так вы говорите, вам звонили из Москвы? Надо же... У меня сложилось совершенно иное впечатление. Я думал, Старцев попытается эту информацию от вас утаить и провести машину на свой страх и риск.

– Ну, еще бы, – сказал Гуннар. Он все еще пребывал в глубоком раздумье. – Хорошо, – сказал он. – Заложник так заложник. Документы необходимо вернуть. Вы возьметесь за это дело?

– За какое? – спросил Илларион. – Вести переговоры со Стариком мне не улыбается. Когда он увидит меня в такой роли, то сразу примется палить, как стопушечный фрегат.

– Не притворяйтесь идиотом, – посоветовал Гуннар, – у вас это плохо получается. Я имею в виду похищение.

– Я же сказал – плевое дело. Сколько?

– Три.

– Пять.

– Четыре.

– С половиной.

– Вы всегда так торгуетесь?

– Торговаться за каждую копейку до победного конца – основополагающий принцип деятельности книголюба. Вам известно, что я книголюб?

– Вы нахал. Я согласен на четыре с половиной.

– Деньги-то у вас есть?

Гуннар посмотрел на Иллариона. Хотя он стоял на земле, а Забродов сидел в высоко поднятой кабине 'лендровера', ему показалось, что Плешивый смотрит на него сверху вниз.

– Четыре с половиной тысячи долларов – это не деньги, – сказал Плешивый Гуннар и надменно улыбнулся. – В крайнем случае, поищу в старом пиджаке.

Виктория отложила книгу и села у окна, уронив руки между колен. Свет ночника был слишком тусклым, от него быстро уставали глаза, а включать большой свет ей не хотелось – вот уже второй год подряд, каждый вечер, зажигая свет, она словно бы физически ощущала множество недоброжелательных взглядов, устремленных на ее освещенное окошко со всех концов деревни. Пару раз ей били стекла и говорили в глаза ужасные, несправедливые слова. Она не жаловалась, но Старцев как-то прослышал об этом сам и приставил к ней охрану, так что теперь она не могла появиться на улице без сопровождения. Все это напоминало дурной сон, вся жизнь превратилась в сплошной затянувшийся кошмар, и она все чаще подумывала о том, чтобы наложить на себя руки. Однажды она даже попыталась сделать это, но старая веревка, найденная ею в школьной кладовой, сразу же лопнула, и она долго сидела на полу с колючей петлей на шее, кашляя, держась за горло обеими руками, не в силах выдавить из себя ни слезинки.

Ей ни разу не приходилось слышать, что бывает такое. Она знала, что женщины зарабатывают на жизнь разными способами. Знала она и то, что женщину можно принудить к сожительству силой или с помощью шантажа; но она почему-то всегда была уверена, что даже в самом крайнем случае сможет сказать 'нет'. Чудачка, она просто не предполагала, что ее ни о чем не станут спрашивать, а убить себя окажется так сложно и, главное, так больно.

Она не была сильной – она просто любила малышей и хотела с ними работать, но теперь начинала ненавидеть даже это, потому что все, не исключая самых маленьких, – знали. И вели себя соответственно, так что каждый урок превращался в маленький ад. Она тысячу раз просила Старцева отпустить ее, не мучить, но тот лишь улыбался и смотрел на нее с пугающей нежностью. Она видела, что ее слезы делают все только хуже, – они его возбуждали. Но она не могла остановиться И плакала до тех пор, пока он не валил ее навзничь.

Тогда она начинала тоненько кричать, возбуждая его еще больше, так что он принимался рычать и двигался так энергично, что причинял ей боль.

Потом он затихал, некоторое время лежал неподвижно, после чего одевался и уходил, всякий раз оставляя на столе шоколадку. Первое время она выбрасывала шоколад в помойку, но постепенно начала есть. Пусть медленно, но она привыкала. Она почти привыкла и даже научилась не кричать, но тут появился этот чудаковатый незнакомец и напомнил, что где-то за этими проклятыми лесами есть большой мир, в котором живут обыкновенные люди, по вечерам светятся окна.., и троллейбусы... и даже метро... А потом приехали люди Старцева с автоматом и забрали этого чудака. Больше он не появлялся, а спросить о нем было не у кого. Скорее всего, его напугали, может быть, избили, и он уехал.., или умер. В конце концов, кто он ей и кто она для него? Оставалось только надеяться, что когда-нибудь она надоест Старцеву.

Она нервно закурила – привычка, приобретенная в последние полгода и очень не одобряемая ее патроном, – и тут в окно тихонько постучали. Виктория поспешно спрятала сигарету за спину, поскольку неодобрение Старцева принимало иногда неприглядные формы, а это наверняка был кто-то из его людей.

– Кто там? – спросила она, прислоняясь лбом к темному стеклу.

– Тише, Вика, – зашептали в темноте. – Это Илларион. Помните меня? Откройте окно.

Не успев ни о чем подумать, она распахнула створки.

– Охрана... – начала она.

– Не волнуйтесь. Погасите свет.

Она послушно выключила лампу и лишь после этого испугалась: а что, если вместо одного дарителя шоколада у нее теперь их будет два? Впрочем, решила она, хуже все равно не будет, и стала ждать, стоя у стола, когда визитер вскарабкается на подоконник.