* * *

Я не был с веком в перепалке,

на гнев и крик не тратил пыл

и не вставлял в колёса палки,

я просто рядом жил и был.

* * *

Мне кажется, что в силах уберечь

Россию от ползущего распада —

лишь устная и письменная речь,

цветущему гниению преграда.

* * *

Мы жаждем слышать Божий глас,

возводим очи к небесам,

а Бог чего-то ждёт от нас,

хотя чего, не знает сам.

* * *

Хоть явного об этом нету знака,

похоже – мне дарована отсрочка:

везде болит, но в целости, однако,

души моей земная оболочка.

* * *

Люблю людей со взглядом ясным,

они связали жизнь узлом

и делом заняты прекрасным:

бессильно борются со злом.

* * *

Надут и летит миллион пузырей,

несущих параши и бред;

Израиль сейчас – коллективный еврей,

поэтому людям – во вред.

* * *

Да, гуляки, моты и транжиры

были все подряд мои приятели,

светлый факт, что веселы и живы —

премия за всё, что щедро тратили.

* * *

Давно везде всегда со мной,

лаская дух и глаз,

мой дивно лёгкий, надувной

мифический Парнас.

* * *

Терпел я всякое от нечисти

(я был из лохов и тетерь),

но думал я о человечестве

гораздо лучше, чем теперь.

* * *

С утра проснусь, ополоснусь

и закуривши после чая,

опять живу, ни мразь, ни гнусь

вокруг себя не замечая.

* * *

Старость – удивительный сезон:

дух ещё кипит в томленье жарком,

жухлый и затоптанный газон

кажется себе роскошным парком.

* * *

Я в любое время суток

по влеченью организма

побеждаю предрассудок

о вреде алкоголизма.

* * *

В тёмной чаще житейского леса,

где глухое царит бездорожье,

наущение мелкого беса

очень часто похоже на Божье.

* * *

Беда моя безжалостно крута —

ужели это старость виновата? —

куда-то испарилась доброта,

ушло великодушие куда-то.

* * *

Дожив до возраста седин

и видя разные прогрессы,

я понял: Бог у нас – един

и только очень разны бесы.

* * *

На кепку мне упал комок

и капля тронула ресницы:

не всё, что с неба, шлёт нам Бог,

довольно много шлют и птицы.

* * *

Дьявольски спешат часы песочные,

тратя моё время никудышное,

стали даже мысли худосочные

чахнуть от шуршания неслышного.

* * *

Всегда заметно светлое мерцание

над сумраком, безвыходно сплошным,

трагическое миросозерцание

мне кажется поэтому смешным.

* * *

Есть такие слова в русской речи,

так воздействие их благодатно,

что легко выпрямляются плечи

и душа улыбается внятно.

* * *

Нахохлившись, как куры на насесте,

живём, грустя об участи своей,

однако пригорюниваться вместе

мы стали много реже и трезвей.

* * *

Смерть не минуешь, очевидно,

я скоро кану в никуда,

и лишь порой весьма обидно,

что умираешь навсегда.

* * *

Какая бы ни мучила забота,

и старость нынче как ни тяжела,

я всё благодарю того кого-то,

чья лёгкая душа во мне жила.

* * *

С утра я угрюмо и тупо сижу

в ленивой тиши кабинетной,

но писчей бумаги теперь извожу

не более, чем туалетной.

* * *

Я понял нынче утром за кефиром,

что, полные намерений благих,

не тайные евреи правят миром,

а тайно правят миром жёны их.

* * *

В этой жизни я где только не был,

и куда б ни занёс меня случай —

под безоблачно солнечным небом

над евреем сгущаются тучи.

* * *

Мы видим по-иному суть и связь,

устав и запредельно измочалясь.

Кудрявые не знают, веселясь,

того, что знают лысые, печалясь.

* * *

Из ночи лёгкая прохлада

сошла ко мне, и в полусне

подумал я, как мало надо

уже от жизни этой мне.

* * *

На кладбищах висит очарование,

несущее томительную ясность,

что жизни этой краткой дарование —

пустяшная случайная прекрасность.

* * *

Живя уже у срока на пороге,

ложусь на свой диван во всю длину

и думаю, вытягивая ноги,

что скоро их и вовсе протяну.

* * *

Нет, я ни глубоко, ни далеко

смотреть не помышлял. Играл в игру.

Зато легко дышал и жил легко,

а если даст Господь – легко умру.

* * *

По смерти мы окажемся в том месте —

и вида и устройства неземного, —

где время и пространство слиты вместе,

и нету ни того и ни другого.

* * *

Когда, слова сказав убогие,

приму я смертную остуду,

меня помянут рюмкой многие,

а я уже непьющий буду.

* * *

Чувствуя, что жить не будешь вечно,

тихо начиная угасать,

хочется возвышенное нечто

мелом на заборе написать.

Это латинское слово явно покрасивее, чем «послесловие». Кроме того, в нём скрыто обещание, что текст последует краткий. Так оно и будет.

В рейсе «Иркутск – Москва» выпивка не полагалась, и поэтому у многих было с собой. А в их числе был, разумеется, и я. Глотнув немного, принялся я медленно и благодушно думать, что теперь имею право и на долгое безделье, и на лёгкое застольное бахвальство. Закончилась ещё одна гастроль, и я остался жив, объехав пятнадцать городов. Дня через три снова буду в Иерусалиме. Друзья усядутся за стол, мы чокнемся по первой и немедля по второй, и на меня все вопросительно уставятся: ну, где ты был, гулящий фраер? Я небрежно им отвечу, что не стоит все пятнадцать городов перечислять, я лучше просто назову те реки, на которых покурил, бездумно глядя на воду. Начну с Невы (Москва-река не в счёт), а дальше – Дон, Кубань, Волга, Обь, Енисей, Иртыш и Ангара. Все покачают головами и нальют по третьей, ожидая связного рассказа. Но его у меня нет. Ведь это всё за месяц увязалось. Я приезжал в очередной город, по нему меня чуть-чуть возили (Томск с Иркутском – чудо деревянной архитектуры), после спал перед концертом, а после него – глухая пьянка, и наутро – поезд, самолёт или машина. Досконально убедился я в великой правоте художника Ярошенко: всюду жизнь. Конечно, ещё что-то позже в памяти всплывёт, а что-то обнаружится в блокноте, и проявится картина моих странствий и несчётных разговоров с очень разными людьми. Тогда я это всё и опишу. Как дивно выразилась одна стихотворица – «у поэта на такое завсегда перо встаёт».