Член трётся о ягодицы, и до меня доходит, что он опять каменный.

Матерь Божья!

И кажется, я опять говорю вслух.

— Ты религиозна? — заинтересованно спрашивает Гера, с особым тщанием намыливая мою грудь и уделяя исключительное внимание напрягшимся соскам.

Его орган скользит между бедер, намекая, что вторжение неизбежно.

— Гер, может, не надо? — нарушаю я собственное решение не роптать, что бы Бергман мне ни уготовил.

Да, дырочку он разработал мне славно, и у меня там все ещё мокро, но натруженная киска уже опухла. Да и эмоциональный накал спал, я уже насытилась.

— Левина, как была эгоисткой, так и осталась, — ворчит Гера, совершая поступательные и совершенно однозначные движения. — И только я занимаюсь сплошным самопожертвованием…

Смывшие с меня мыльную пену струи переключаются в мягкий режим тропического ливня. Горячая головка раздвигает и без того не смыкающиеся после прошлого родео складочки и втискивается в норку, вызывая необычные переживания.

— Ты же у нас гибкая девочка, — Бергман вынуждает меня наклониться, и, складываясь почти пополам, я опираюсь ладошками на ступеньку, роняя банные принадлежности. — Ролик в баре я оценил…

Гера слишком высокий, и мне приходится встать на цыпочки, но все равно, наклонившись, я сама впускаю в себя твердый член. Практически насаживаюсь, ничего для этого не делая. Под кожей оживает муравейник, каждая клеточка будто наполняется шипучкой, а Бергман надавливает мне на поясницу, заставляя прогнуться, и, несмотря на легкий дискомфорт, я оказываюсь благополучно натянута на мужской ствол, обхватывая его плотно, как перчатка.

Икры горят от напряжения, в промежности полыхает огонь, грудь наливается тяжестью… Остаются последние сантиметры до того, как крупные яйца мягко ударят по набухшим половым губам.

Ожидание глубокого проникновения затягивает меня в свой водоворот. Толстый сладкий член давит изнутри, не двигаясь, а я начинаю задыхаться.

Погладив попку, Бергман растягивает мне ягодицы, шире раскрывая дырочку, в которую уже не вмещается внушительное основание, и медленно, очень медленно задвигает член до конца.

Все мое внимание сосредотачивается на горящей и пульсирующей сути.

Гера неторопливо, с оттяжечкой раскачивается, не меняя темпа. Пресыщенное сексом тело разогревается не так быстро, но организм покорно выделяет смазку, и Бергман беспрепятственно вгоняет поршень раз за разом, и возбуждение нарастает медленнее, но все так же неуклонно.

Твою же мать!

Он без презика!

И это улёт…

Бергман имеет меня в свое удовольствие и для себя, а я горю.

Невыносимое стремление к вершине разбивается о взятый Германом темп. Толчок за толчком, погружение за погружением продляется сладкая мука.

— Гер… Гера… Пожалуйста, Герочка, — умоляю я, пробуя повторить тот же трюк, что и на постели, когда он сжалился и жестко отодрал, но Бергман меня не слушает.

— Всему своё время, Левина. Выигрывает тот, кто умеет ждать, и я дождался. Я проработаю все твои дырочки…

Меня трясет, а Бергман, похоже, никоим образом не собирается облегчать мне жизнь. Изнывая в ожидании близкого, но недостижимого пока оргазма, напряженная в покорной позе, позволяющая себя натягивать на член, я поскуливаю:

— Гер… Я больше не могу…

— Ты привыкнешь, — успокаивает меня Герман.

Я сойду с ума!

Мне нужно кончить! После двух оргазмов без помощи Бергмана я не смогу.

Кажется, что возбуждение тягучей патокой заполняет тело, как кувшин, и ему осталось вот-вот… совсем чуть-чуть, чтобы выплеснуться…

Месть Германа страшна.

И лишь, когда он переходит к завершающей гонке, Бергман разрешает:

— Теперь можно, Яна, — жестко буравит хлюпающую промежность.

И я кончаю. Долго. До тех пор, пока Гера не забрызгивает мою попку горячей спермой.

Я плохо соображаю, Герману приходится без всякого моего участие приводить в порядок ватное непослушное тело.

Страшный человек Герман Александрович Бергман.

Смыв с меня следы секса, он заворачивает меня в тяжелое полотенце и уносит в спальню. Как он еще на своих двоих-то держится? Я почти в обмороке.

Столько секса есть нельзя. Это недельная норма.

«Ты привыкнешь».

У меня волосы на голове шевелятся от ужаса.

— Это какой был урок? — с трудом нахожу в себе силы спросить я.

— Никакой, — невозмутимо отвечает Бергман, накрывая меня одеялом. — Я просто решил разглядеть татуировку.

Я не могу даже возмутиться.

В этом весь Герман.

Не дождавшись, пока Бергман ко мне присоединится, я отключаюсь с мыслью, что никогда в жизни я еще не была такой затраханной и чистой.

Глава 42. Расплата за грехи

Еще не открыв глаза, я задаюсь сакраментальным вопросом, почему я чувствую себя, как восьмидесятилетний ветеран боевых действий.

Болит все, даже если не шевелиться. Пальцем пошевелить не могу.

По мне будто проехал грузовик.

Нет, не грузовик. Бергман. Вспоминаю я.

Злиться на него тоже сил нет.

Надеюсь, ему так же хреново, как и мне.

Поморщившись, поворачиваю голову в сторону, где по моим представлениям должен быть Герман, и ничего утешающего не вижу. Ни мышечных корчей, ни вины на породистом лице.

Собственно, и лица я тоже не вижу.

Гера спит на животе, обняв руками подушку. Сползшее одеяло демонстрирует широкую мускулистую спину с не сошедшим еще загаром.

Вообще, если бы у меня уже не было сомнительных чувств в отношении поганца, я бы могла в него влюбиться прямо сейчас. Во-первых, мне выделено отдельное одеяло, а во-вторых, Бергман не использовал меня в качестве матраса, не заползал на меня и не складывал на меня конечности.

Хоть что-то он делает безупречно.

Ну не только это, конечно…

Но о том самом даже думать страшно.

А так… вот не капал бы он мылом на пол в ванной, не был бы бабником и занозой в жопе, получился бы идеальный мужчина.

Как бы мне ни было хреново, а утренние потребности гонят меня в ванную.

Я с сожалением откидываю полюбившееся мне одеяло и