Не менее удивительно, что и византийское летописание ни словом не обмолвилось о крещении Руси при Владимире и появлении на свет новой митрополии Константинопольского патриархата[98]. И это совсем не имперское равнодушие к делам северных «варваров», так как военная помощь русов Василию II и женитьба Владимира на Анне мимоходом упомянута многими греческими писателями. Следовательно, и в том и в другом случае очевидно стремление замолчать неудобные факты. Но что это за факты? Извлекать их приходится буквально по крупицам из самых разных источников. Однако и того немногого, что нам известно сегодня, вполне достаточно, чтобы обнаружить больной вопрос, «провалившийся» в информационные пустоты древнерусских и византийских памятников. Вопрос этот касается вероучительных основ русского христианства и канонических отношений Русской Церкви с византийской церковной иерархией в конце X — начале XI в. Именно тут позднейшие ревнители «чистоты» русского православия усмотрели крамолу, идущую вразрез с их собственной историографической концепцией крещения Руси, согласно которой русские почерпнули веру и основы церковной организации из одного — греческого — источника. Но истина заключалась в том, что заботы Владимира о церковном устройстве вовсе не сводились к простой пересадке византийских церковных учреждений на русскую целину; речь шла о согласовании греческого церковного образца с историческим опытом и духовными традициями русского христианства. И эта деятельность к тому же была подчинена задачам государственного строительства.

Ранняя история Русской Церкви не укладывается в рамки собственно церковной истории, поскольку с первых же шагов по Русской земле христианство оказалось вовлечено в процесс становления и самоопределения древнерусской государственности. Государство и Церковь на Руси изначально встали так близко друг от друга, что, несмотря на непонимание и конфликты (по большей части и вызванные чересчур близким соседством, в котором сразу очутились эти два незнакомца), их теснейший союз был делом времени. При Ольге в Киеве уже ясно осознали, что политическое будущее княжего двора напрямую связано с решением вопроса о церковной организации русского христианства. Таким образом, Владимиру не пришлось выдумывать собственную церковную политику: он получил ее по наследству, вместе с великокняжеским столом. Ее основные положения состояли в том, чтобы: 1) обеспечить христианству статус господствующей (государственной) религии; 2) соединить канонически Русскую Церковь с Церковью вселенской; 3) сохранить за государственной властью церковно-политическую самостоятельность. Последний пункт для Владимира был особенно актуален ввиду того, что официальная доктрина Византийской империи не отделяла церковной зависимости от политической, предусматривая установление политического протектората василевса над обращенными «варварами». Вот почему, когда перед Владимиром встал вопрос о каноническом оформлении отношений Русской Церкви с Константинопольским патриархатом, он сделал все от него зависящее, чтобы свести к минимуму непосредственное влияние Византии на русские дела по церковной линии.

Размышляя над тем, какие формы приняли церковные отношения Русской земли и Византии при князе Владимире, двое наших историков — Е.Е. Голубинский и М.Д. Приселков — выдвинули оригинальные гипотезы о кратковременном существовании на Руси церковной автокефалии (автономии). По мысли Голубинского, Владимир вытребовал от Константинопольского патриарха поставления на Русь независимого архиепископа, чья кафедра разместилась в Тмуторокани. Приселков пошел еще дальше, настаивая на полном выходе Русской Церкви из-под юрисдикции Константинопольского патриархата: «Греческая иерархия в Киеве после крещения не установилась, а византийская дипломатическая игра в данном случае оказалась проигранной, так как северный варвар сумел уйти от церковно-политических сетей императора». По его мнению, Владимир, так и не придя к соглашению с Василием II по поводу автономного устройства Русской Церкви, поставил последнюю под власть Болгарского (Охридского) патриархата[99], чем и обеспечил ей фактическую самостоятельность.

При всей привлекательности этих смелых предположений, завоевавших права гражданства в отечественной и зарубежной науке, им присущ один и тот же коренной изъян: система аргументации во всех случаях построена исключительно на косвенных доводах[100]. Хуже того, игнорируются прямые указания источников на каноническую зависимость Русской Церкви от Константинопольского патриархата в конце X — начале XI в.[101] К таковым следует отнести, во-первых, свидетельство Яхьи: «И послал к нему [Владимиру] царь Василий впоследствии митрополитов и епископов…» По присутствию среди этой группы архиереев митрополита (Яхья допускает ошибку, употребляя множественное число) видно, что организационные вопросы к тому времени были улажены и греческий митрополит ехал в Киев занять созданную там кафедру. Вхождение Русской Церкви в епархиальную организацию Константинопольского патриархата засвидетельствовано также византийскими «Перечнями епископий» (Notitia episcopatuum) — официальными списками кафедр, на которые распространялась власть константинопольского патриарха. Один подобный список конца X в. упоминает на 60-м месте «Русскую митрополию», или «митрополию Киева Росии». Между тем автокефальные Церкви православного вероисповедания, как, например, Болгарская архиепископия, были исключены из списков епархий Константинопольской патриархии.