Мотач умел писать всеми руками на свете. Интересно, что фаинскую метрику чуточку поправил для Серковского Мотач своей правой рукой.

Абовиц случайно нашел Мотача уже давно.

Мотач сидел в чайной, которая стояла как раз возле базара и как раз возле почты тоже.

Абовиц по своему положению в такую чайную не ходил. А тут ударила сильнейшая жара, и в голову Абовицу сильно вступило, тем более Абовиц ехал на извозчике без всякого верха. Абовиц сделал тпру извозчику и скоренько забежал попить холодненького кваса с изюмом, чтоб оттянуло от головы.

Пока у Абовица оттягивало, Абовиц услышал, как Мотач громко звал людей подходить и хвалился хоть с какого голоса написать письма для родственников и вывести буквы на совесть. По всему получалось, что Мотача уже люди хорошо знали, тем более при царизме грамотность была сильно не у всех.

Абовиц подошел и посмотрел, как Мотач выводит.

Абовиц удивился, потому что Мотач выводил каждому и под голос, и под лицо, и под место жительства. Особенно Мотач отдавался букве В.

Это было в 1893 году. Мотачу тогда исполнилось хорошо за тридцать. У Мотача имелись сыночек и жена, работа тоже была. Мотач работал на второй смене в портовой конторе, считал оборот и прочее. А в базарный день Мотач шел в чайную часам к восьми утра. Мотач брал с людей посильно и даже меньше. Мотач в деньгах не сильно нуждался, хоть копейка была нелишняя.

Мотач сильно нуждался, чтоб писать буквы. Если Мотач долго не писал, у Мотача в голове начиналась нечеловеческая боль. Другой бы нашел службу с письмом, а Мотач не искал из-за скромности и несмелости характера, тем более Мотачу уже было неудобно перед цифрами. Другой бы для здоровья писал дома, а Мотачу писать дома никогда не помогало.

Абовиц не смог выманить Мотача из чайной, хоть из портовой конторы Абовиц Мотача выманил.

И пошло-поехало у Мотача с Абовицем на новой работе.

У Мотача была хваткость, и Мотач научился писать на всем на свете и резать разные печати. Мотач стал называться гравер.

И вот Серковский с Лизаровым надавили на голову людям, которые не знали, куда потратиться, и получили для науки деньги на копание земли. Этим людям Серковский с Лизаровым пообещали за доброту тихонечко уступить кое-что из выкопанного, хоть и в другом месте.

Штерн честно начинал свое, а Абовиц — свое, хоть и нечестно.

Через сколько-то получилось, что из земли выкопалось хорошее.

Когда выкапывалось, все люди сбегались и всё видели. Звали фотографа, и выкопанное снималось в разных видах на карточки.

Штерн особенно плакал от счастья, когда выкапывались камни с буквами. Когда выкапывались дамские изделия из золота, Штерн почти что не плакал. Тем более золота выкопалось две штуки.

Сидоров и Каширов в нужное время нанялись в артель землекопов и копали по мере сил. Ночью артель не копала, а Сидоров и Каширов наоборот, тем более под присмотром одного пожарного унтер-офицера. Сидоров и Каширов накопали сколько-то камней, хоть и без букв. Эти камни Сидоров и Каширов привезли к Абовицу.

Абовиц через Лизарова получал карточки и бумаги с научными удостоверениями честности выкопанного.

Абовиц своими руками делал похожие изделия из золота под приглядом Лизарова, а Мотач делал похожие бумаги с печатями. Еще Мотач под приглядом Лизарова писал похожее на камнях. А Серковский заверял своей рукой уступку кое-чего кому надо.

Кому надо при уступке говорилось, что кое-что выкопалось на огороде у Сидорова или Каширова как раз в десяти верстах от Штерна. При царизме не все люди были честными, потому Сидоров или Каширов божились на чем свет стоит и давали всем на свете расписки.

Дело у Абовица с Серковским пошло хорошо, и за столько лет много кому кое-чего выписалось и кое-что отвезлось.

Из науки уже давно известно, что если у кого начнет пахнуть жареным, так и не остановится. У Серковского пахло сначала от Елизаветы, а потом еще запахло.

Сидоров и Каширов оба не удержались и убили одного пожарного унтер-офицера за неуважение — отравили ядом. Сидоров и Каширов травили за неуважение три дня и в конце добились своего.

Сидоров и Каширов ходили травить при людях, которые видели, что двое заходят, а один не выходит.

Полиция Сидорова и Каширова взяла и поймала.

Сидоров и Каширов не хотели на каторгу и сказали, что надо позвать адвоката Серковского.

Серковского позвали.

Сидоров и Каширов пообещали Серковскому, что, если он их не спасет, они все доложат по начальству, а пока что попросили поселиться в одну камеру.

Серковский договорился про одну камеру и пообещал Сидорову и Каширову, что все у них будет хорошо.

На следующее утро Сидоров и Каширов получили от неизвестного хорошего человека бутыль кваса, два круга колбасы с чесноком и буханку хлеба.

Вечером, ближе к ночи, Сидоров и Каширов спели песню, что никто их не разлýчит, лишь мать сыра земля, и заснули.

Утром Сидоров и Каширов не проснулись, а просто лежали себе, как две голые ложки. Может, если б под ними была трава, хоть и помятая, они б проснулись. А доски есть доски.

Для порядка полиция спросила у Серковского, может, он что скажет.

Серковский сказал полиции, что случился Божий суд.

При царизме у Божьего суда ни на небе, ни на земле не было ни одного народного заседателя.

* * *

Абовиц, Лизаров и Серковский собрались и начали думать, как жить дальше.

Лизаров сразу сказал, что, пока не поздно, он перестает быть нечестным.

Серковский сказал то же самое.

Абовиц их обоих послушал и сказал, что ладно, хоть и жалко.

Мотача никто ни про что не спрашивал.

Серковский все еще был должный Абовицу по своей расписке.

Серковский раньше тратил деньги в основном не свои, а Елизаветы. Но и свои деньги Серковский тратил, хоть не в основном и с тяжелым сердцем. Получилось, что там и там Серковский сильно протратился.

Когда Серковский сказал Абовицу, что хочет перестать, Абовиц по-хорошему попросил завтра рассчитаться.

Серковский рассчитался и заплакал, почти что как Штерн, только по другому случаю.

Интересно, что Леотар-второй, когда спускался с веревочки, становился Иваном Швецом из Чабановки, тем более при своих.

А Серковский, когда сошел с веревочки, остался Серковским без всякой выгоды.

Лучше б Серковскому было устроиться возить из Америки швейные машинки Зингера. Тык-тык-тык иголка с ниткой по материи — и хорошо, и ровненько.

* * *

У Серковского язык не поворачивался признаться Верочке, что у Серковского, кроме каменного дома, почти что ничего нету.