Машина тихо пикнула: автоматически сработала охранная сигнализация.

— Вот и хорошо. — Копыто опустил связку в карман. — Сейчас мы все равно заняты, мля. А будем уезжать… — Дикарь потрогал пальцем крыло «Мазератти», автомобиль, судя по всему, запал в уйбуйскую душу. — Будем уезжать — посмотрим.

И повернулся к подошедшим челам:

— Чего?

Их было трое. Тоже охранники, но не в униформе: строгие костюмы, рубашки, галстуки, гарнитуры на ушах и едва заметные пистолетные выпуклости под пиджаками. Глаза холодные.

— Господин Копытов?

— Да.

— Мы вас проводим.

— Пошли, — согласился уйбуй. — Я уже задолбался тута ошиваться.

— Надеюсь, вы помните, что можете взять с собой только одного сопровождающего? — невозмутимо продолжил старший из охранников.

— А остальные?

— Им придется покинуть бизнес-центр.

Иголка, по обыкновению, попытался высказать свое мнение, но Копыто отвесил бойцу подзатыльник и ткнул пальцем в Контейнера:

— Он пойдет.

Здоровяк вытащил из машины чемодан с деньгами.

— Оружие…

— Помню, помню…

Уйбуй добавил пару ругательств, но пистолет на сиденье бросил, послушно поднял руки, позволяя себя обыскать, после чего направился к лифту.

* * *

Московская обитель.

Москва, Царицынский парк,

5 ноября, пятница, 11.57

— Как ваши дела, Захар? Врачи говорят, к вечеру вы полностью поправитесь.

Справедливости ради следует отметить, что особой заслуги эрлийцев в столь быстром выздоровлении не было: организм масана крепок, раны, нанесенные ему Робене, не являлись фатальными, так что епископ встал бы на ноги и без чудодейственных снадобий. Правда, только к утру.

— Чтобы окончательно поправиться, мне нужны отнюдь не бальзамы, — проворчал Треми.

— Я знаю. — Сантьяга расположился в кресле напротив кровати. Улыбнулся. — Я позаботился о том, чтобы у вас появилась возможность восстановить силы.

Верным друзьям ни в чем отказа не будет. К навам относились по-разному, но никто не спорил с тем, что темные никогда не забывали о нуждах своих друзей.

— Мне нужна пища, — холодно произнес епископ.

— Именно о ней я и говорил, — кивнул комиссар. — Доставят ближе к вечеру, после того как эрлийцы закончат со своим лечением.

— Хорошо.

Захар поерзал на кровати, устраиваясь поудобнее, и замер так, чтобы не встречаться взглядом с Сантьягой. Треми знал, почему нав примчался в госпиталь, и ждал предстоящего разговора без особой радости.

— Комиссар, мне показалось или вы действительно приехали в гараж на моей машине?

— Черный «Мазератти»?

— Именно.

Сантьяга на мгновение задумался.

— Я оставил ее в гараже. Простите великодушно: совершенно выпало из памяти. Но я немедленно распоряжусь, чтобы ее доставили в ваш офис.

— Не нужно, — буркнул Треми. — Я поеду в гараж. Хочу побывать там…

Ему не было стыдно за свою сентиментальность. Да, Гаврила погиб. Молодой, неопытный, глупый. Захар знал, что память о «кривом» юнце сотрется через пару дней, что образ Гаврилы не останется с ним на всю жизнь — епископ похоронил не одного такого вот Гаврилу. Но парень имел право на проявление уважения. Этот долг Треми обязан был отдать.

— Раз уж мы заговорили о вчерашнем бое, — мягко начал комиссар, — мне показалось, что в последнем ударе не было необходимости. Противник был парализован.

— Я не сдержался, — после паузы ответил Захар. — Был слишком взвинчен: ранение, смерть Гаврилы…

— В такие минуты трудно остановиться, — согласился Сантьяга.

— Рад, что вы меня поняли.

— Да… взаимопонимание — это замечательно.

На некоторое время в палате установилась тишина. Комиссар молча поигрывал брелоком, изображающим грызущую орехи белку, Треми угрюмо смотрел в окно. День выдался пасмурным, тяжелые тучи придавили небо к земле, серый свет не красил мир, а тонированные стекла окна делали картину еще более безрадостной. Почти такой же мрачной, как и разговор с Сантьягой.

— Я далек от мысли выражать вам свое недоверие, Захар, — негромко произнес нав, — но я чувствую, что в семье Масан идут не очень хорошие процессы. Кажется, лидеры теряют позиции.

— Мне не приходилось сталкиваться со случаями неповиновения, — отрезал епископ. — Все масаны соблюдают Догмы. Что еще от нас требуется?

Жить нормальной жизнью и не задумываться над тем, что приходится убивать братьев. Не думать, что являешься представителем расы, которая, подобно челам и Красным Шапкам, охотно занимается самоистреблением. Но разве можно забыть о Расколе и тянущейся с тех пор гражданской войне?

— Захар, — по-прежнему тихо продолжил Сантьяга, — я всегда считал вас своим личным другом. Доверял и полагался на вас. Могу ли я и впредь думать так же?

— Да, — поколебавшись, ответил Треми.

— Искренность является залогом дружбы.

Епископ прекрасно понимал, что нав не уйдет, пока не получит ответы на интересующие его вопросы. Что он будет улыбаться, перепрыгивать с темы на тему, но все равно возвращаться к тому, о чем хочет знать. И рано или поздно придется дать ответ. Так чего тянуть?

— Мы устали убивать друг друга.

— Я не заметил подобных чувств у представителей Саббат, — нисколько не удивившись такой постановке вопроса, произнес Сантьяга.

И Захар понял, что комиссар видит складывающуюся ситуацию не хуже, чем он сам.

— Мятежники не задумываются над такими вещами, — пожал плечами епископ. — У них слишком бурная жизнь.

— И нет ограничений, — закончил мысль нав.

— Вы правы — нет ограничений. Они смотрят на ситуацию под другим углом: мы для них те, кто хочет надеть на членов семьи оковы, отнять свободу. Они убивают нас инстинктивно.

— А вы их — обдуманно. Потому что не просто воюете с Саббат, а защищаете будущее семьи — пропагандируемая ими перманентная вражда с челами может привести только к поражению.

— Но это выбор, а не навязанные законы.

— Да, это выбор, — снова согласился Сантьяга.

Он, и только он допустил ошибку. Именно он, комиссар Темного Двора, в какой-то момент не понял, что старые пропагандистские лозунги перестали действовать, что пришли новые масаны, и нужно обновлять репертуар, нести те же идеи, но выражать их другими словами, понятными и близкими новому поколению. Именно он, понадеявшись на опыт и верность верхушки семьи, недооценил последствия гибели Лазаря Гангрела. Хотя… Тысячу раз прав Треми — мятежники ведут войну инстинктивно, лозунги, вбиваемые им в головы вождями Саббат, великолепны только для войны, дай рядовым мятежникам возможность почувствовать вкус мира, и они тоже задумаются о том, ради чего убивают братьев. Наметившийся у масанов кризис стал результатом столкновения идеологий и образа жизни, а смерть епископа Гангрела лишь ускорила его. И чтобы побороть кризис, мало вылепить нового Лазаря, требуются более глобальные действия.