По краям свитки украшала затейливая восточная вязь.

Синьор ди Бертолли несколько раз оглядел первый свиток, потом обошел деревянное сооружение по широкой дуге и вперился во второй. Он все еще ничего не понимал. Тогда магистр Дэнн щелкнула пальцами, и кто-то невидимый занудно забубнил над самым ухом синьора ди Бертолли:

— Правила проведения праздника, тако же рекомого Днем Ваганта. Распоряжение директора от, стало быть, пятого грозника нынешнего года. Какой у нас, бишь, год? А-а, мрыс с ним… Правило, стало быть, первое…

Правил было около полусотни, и ди Бертолли позже удивлялся собственному недюжинному терпению. Он смиренно выслушал все, но понял главное. Проклятый День Ваганта был возрожден из небытия по воле принца Саида, который не нашел ничего лучшего, как копаться в пыльных библиотечных свитках. Вопреки названию, праздник длился несколько недель — с пятого по двадцать первое грозника, — и все это время адептам полагалось шляться по окрестностям, распевать стихи собственного сочинения и пить лыковку в местных кабаках. Последнее светило не всем: по договоренности с администрацией наливали только тем, кто был способен попросить об этом на эрро-эльфаррине, официально признанном языке науки и поэзии. Как правило, даже истинные знатоки не могли выполнить этого условия после третьей кружки.

Но синьор ди Бертолли подпадал под другой пункт этого проклятого распоряжения. В Дни Ваганта для адепта не было более достойного занятия, нежели изобретение розыгрыша, причем чем масштабнее и наукообразнее окажется этот розыгрыш — тем выше его оценят судьи в последний день фестиваля. Победителю принц Саид обещал награду, многозначительно заявленную как «сокровище». Разумеется, Белая Дама не собиралась делиться своими мыслями с каким-то ди Бертолли, но она была уверена, что сокровище обретет разом двух хозяев.

Главное, чтобы им оказался не боевой верблюд…

— Но мои деньги! — кипятился Мароу ди Бертолли. — Мой престиж! Мой моральный ущерб! Извольте призвать ваших адептов к порядку, синьора, иначе я буду жаловаться в КОВЕН!

Синьора Дэнн изогнула бровь так, что та коснулась изящно уложенного темного локона.

— На вашем месте я не стала бы делать этого, — доброжелательно сказала она. Телохранители, уже успевшие оценить ее как соперника, немо молили всех богов, чтобы чародейка не меняла тона. — Во-первых, едва ли Саиду Кафскому понравится ваша попытка бросить тень на Академию, где учится его невеста. Во-вторых, это огорчит меня. — Она отчетливо выделила последнее слово, и телохранители с трудом подавили недостойное профессионалов желание побросать арбалеты и упасть на пол лицом вниз. — В-третьих, вам это не доставит никакой выгоды. Вы весьма аккуратно обходили вопрос о том, что именно представляла собой проданная вам машинка, но я не думаю, что ковенские дознаватели ограничатся намеками и недомолвками. Мы поняли друг друга?

Синьор ди Бертолли взвесил все «за» и «против». Он был, бесспорно, оскорблен, но не видел ни малейшей возможности для мести. Генри Ривендейл — птица слишком высокого полета; эвксиерец не смел даже думать, знал ли наследный герцог, в какую авантюру оказался вовлечен. Де Максвилль конечно же чист, как перед первым причастием. А близнецов прикрывал узорчатый щит принца Саида, прилюдно объявившего их своими братьями и друзьями.

Но ничего. Когда-нибудь он уедет.

Несколько утешенный этой мыслью, Мароу ди Бертолли поклонился магистру Дэнн, скатился по выщербленным ступеням и протолкался через базар, который, кажется, сделался даже громче.

Только в карете он обнаружил, что на месте кошелька у него болтаются обрезанные концы дорогой эвксиерской тесьмы.

6

Но это случилось только двадцать первого грозника, а нам не подобает слишком сильно забегать вперед, хотя порой и хочется поведать о том, как закончилось то или иное событие. Вернемся же к пятому числу, к пяти часам пополудни, когда Яльга Ясица, Эгмонт Рихтер и Сигурд дель Арден оказались заперты в гномьей продуктовой лавке.

В это время в Межинграде как раз проходил очередной бугурт. Некоторые не особенно образованные зрители предпочитали называть его турниром, но все посвященные, едва заслышав это слово, начинали морщить нос. Особенно яростно морщил нос Марцелл Руфин Назон, в такие минуты особенно похожий на ту из своих оловянных копий, что грызла поганку, входя в боевой фьордингский раж.

На зеленом поле, огороженном длинной веревкой, происходила общая схватка — мэле, — которую лыкоморские зрители немедленно переименовали в «стенка на стенку». С обеих сторон в битве участвовало по одному рыцарю в белом доспехе (их было видно издалека по высоким зеленым плюмажам). Остальные сражающиеся изображали у кого что получалось: лацианец в белой простыне размахивал бронзовым гладиусом, фьординги с накладными бородами бодро орали: «Один и Фригг!» — и вторило им грозное: «Босеан!» — которое издавали три очень веселых типа в белых накидках с красными крестами. Пират в побрякушках молча носился туда-сюда, не забывая быстренько брать в плен тех, кто не успевал увернуться.

Зрители кричали, топали, аплодировали и метко швырялись яблочными огрызками.

Общая схватка понемногу входила в ту стадию, где ее уместнее было именовать общей свалкой. Обоих рыцарей уже стащили с коней, и теперь доблестные воители отмахивались мечами от яростно наскакивавших противников. Правый начинал сдавать, зато левый только-только вошел во вкус, когда точно посредине турнирного поля, в двух локтях от земли, вдруг засиял зеленым правильный шестиугольник.

Доблестные участники бугурта недаром провели столько дней невдалеке от знаменитой Академии. Народ мигом сообразил, что сейчас откроется телепорт, и, временно прекратив боевые действия, отхлынул в стороны.

На гостевых трибунах тем временем возникло нешуточное оживление. Весь старший педагогический состав во главе с директором Буковцом вскочил с мест и помчался прямо к ограничительной веревке. Лучше всех пришлось магистру Назону — он и так присутствовал на поле, щеголяя в любимых кольчужных портках. Впереди серой молнией мчался магистр Цвирт: он, как и все остальные, прекрасно понял, кто был автором открывающегося телепорта.

Но раньше, чем кто-либо успел добраться до середины поля, телепорт уже раскрылся, и на траву шлепнулось существо, которое никак не могло быть коллегой Рихтером. Это оказался гном весьма почтенного вида, с длинной ухоженной бородой и золотой гильдейской цепью, сейчас перекрутившейся задом наперед.

Подоспевший первым пират помог гному подняться на ноги, но тот даже не утрудил себя буркнуть что-нибудь благодарное. Первым делом он расправил бороду, потом вернул на положенное место золотой гильдейский знак, отряхнул штаны и стукнул сапогом о сапог. К этому моменту на поле подоспел магистр Цвирт.

— Экстренный ковенский эмиссар… — отрекомендовался было он, но тут гном хищно рванулся вперед, вцепился мертвой хваткой в магистровы лацканы и разразился потоком таких отборных ругательств, что схватка, еще теплившаяся в дальних уголках поля, прекратилась сама собой. Пират, соображавший быстрее всех, щелкнул какой-то из своих висюлек — она оказалась мнемо-амулетом, немедленно заработавшим на максимальной скорости.