class="p1">Корабельная качка ее даже успокаивала, потому что соответствовала ритму ее собственных метаний. Перебирая в уме происшествия последних дней, она любила сидеть на палубе и смотреть на небо. До чего же странной штукой казалась эта Вечноночь. В ней утрачивалось всякое ощущение времени, а в сочетании с водными просторами Оловянного моря и вовсе казалось, что времени не существует. Небо было настолько усеяно звездами, что, если в них долго вглядываться, голова начинала кружиться, а глаза – болеть. Звезды испускали лучи молочного света, море было спокойным, гладким, как зеркало, и вода отражала луну и мириады пылающих звезд, так что казалось – кораблик движется меж двумя небесами, одно сверху, а другое внизу. Лара подолгу лежала на спине на холодной палубе и смотрела на звезды, а механическая птичка летала над ней, порой присаживаясь отдохнуть, и лунный свет окрашивал ее золотые перышки в серебро.

– Вот какое я тебе дам имечко, – сказала Лара своему крылатому другу, когда тот в очередной раз уселся ей на грудь после полета. – Буду звать тебя Лунокрыл.

Две-Восьмерки также в немалой степени занимал ее мысли. Он казался ей таким чуждым и странным… Совсем другой, чем она, кроткий, стеснительный и пугливый, он даже голоса никогда не повышал. Несколько раз она ловила на себе его взгляд, как если бы он хотел с ней заговорить, но не знал, с чего начать. Лара, со своей стороны, все еще ревновала, что его заклятие света получилось сильнее ее собственного, и тревожилась – а вдруг Две-Восьмерки всегда будет на шаг впереди нее? Окажется образцовым учеником, вокруг которого все будут прыгать от восторга, а про неудачницу Лару забудут.

Той ночью Лара спала, как обычно, в корабельном трюме на соломенном матрасе, на подстилке из мешковины. В трюме было тепло, а гул двигателей прекрасно усыплял и убаюкивал. Магнус Беловран упоминал, что до Западной Ведунии от Королевской Гавани шесть дней пути. Лара решила, что, если она все шесть дней будет непрестанно думать о ведунах и магии, у нее просто крыша съедет, так что требовалось срочно занять себя чем-нибудь еще. Например, исследованием корабля. Близко к рубке Роба Нильсена она подходить не осмеливалась и вообще старалась избегать капитана, который по-прежнему смотрел на нее как солдат на вошь. Но с остальными членами команды она неплохо сошлась, играла с ними в карты и весело болтала. А еще она постоянно надеялась, что Берни вот-вот продолжит учить ее магии – но с момента, когда они увидели души Верховного Совета, летящие в небесах, Берни сделалась какой-то отстраненной, и Лара не решалась ее дергать.

Как-то раз она стояла на корме, глядя в темное небо, вдыхая соленый воздух и позволяя холодному ветру развевать ее волосы. Ощутив чей-то взгляд в спину, она обернулась – конечно же, это был Две-Восьмерки, который выглядывал из-за капитанской рубки. Когда она развернулась, он хотел было спрятаться, но она ему не дала.

– Стой. А ну иди сюда сию же секунду.

Две-Восьмерки смущенно вышел из укрытия и приблизился, потупившись, как провинившийся ребенок.

– Зачем ты за мной все время шпионишь?

Две-Восьмерки вспыхнул:

– И вовсе нет. Я не шпионю.

– А мне вот кажется, что шпионишь, – настаивала Лара.

– Клянусь, ничего подобного! Я просто… просто никогда раньше не видал никого, похожего на тебя.

Лара запнулась, не уверенная, хочет он ей польстить – или, наоборот, обидеть.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты как будто ничего не боишься, – попытался объяснить Две-Восьмерки. – Ни Вечноночи, ни того, что ты так далеко от дома, ни того, что ты ведунья…

– На самом деле боюсь, – перебила его Лара. – Ужасно боюсь, на самом деле. Наверняка не меньше, чем ты. И ты знаешь, вообще-то, бояться – это нормально. Моя способность бояться того, что на самом деле страшно, много раз спасала мне жизнь в туннелях под городом.

Две-Восьмерки изумленно воззрился на нее:

– В каких туннелях? Под городом есть туннели?

– Ну да, канализация. Я же была сталкером.

– Была кем?

– Сталкером. Это такие люди, которые зарабатывают на хлеб тем, что шарятся по трубам и собирают там всякие мелкие ценные вещички. Там в туннелях по первости довольно жутко. Нижний город нужно уважать, а то он тебя слопает и не подавится. Там обязательно нужно постоянно немного бояться. – Она помолчала, единственным звуком оставался плеск волн о корму. – Знаешь, я до тебя никогда не разговаривала ни с одним Белым ведуном.

Две-Восьмерки кивнул:

– Неудивительно. Не то чтобы мои собратья славятся разговорчивостью. Светская беседа – не наше сильное место.

Лара улыбнулась. Она и представить не могла, что у Белого ведуна может быть чувство юмора.

– Почему ты сбежал? Зачем рисковал жизнью?

Две-Восьмерки облокотился о борт, глядя, как Лунокрыл серебристым светлячком порхает над водой.

– Я всегда чувствовал, что отличаюсь от своих собратьев. Меня притягивал внешний мир, понимаешь? Даже когда я был совсем маленьким и нам объясняли, что Белым ведунам нет места на земле, кроме наших кварталов, что обычные люди ненавидят нас…

– Я тебя вовсе не ненавижу, – удивилась Лара. Задумчиво взглянула на него и добавила: – Знаешь что? Я прожила на улицах всю свою жизнь. Я знаю город, знаю его людей. Насколько мне известно, они по большей части не ненавидят Белых ведунов. Скорее боятся.

Пришел черед Двух-Восьмерок изумляться.

– Боятся нас? Но с чего бы вдруг?

– Потому что вы другие, – пожала плечами Лара. – А когда кто-то кажется совсем другим, страх – самая естественная реакция. Сказать тебе, что я думаю?

– Что?

– Думаю, что это политика Королевства – заставить нас всех бояться друг друга. Потому что, если люди испытывают страх, ими проще управлять.

– Я не помню ни единого дня в своей жизни, когда бы я не испытывал страха, – сказал Две-Восьмерки. – Я боялся, что прочие узнают, что я от них отличаюсь. Боялся побега. Еще больше боялся остаться.

Лара открыла было рот, чтобы спросить, но слова отказывались выходить наружу. Она сделала еще одну попытку:

– А что ты чув… э-э… а каково оно – быть разлученным с собственной душой? Ваши души ведь держит в плену она – я имею в виду госпожу Хестер?

Две-Восьмерки горько кивнул:

– Тебе когда-нибудь приходилось голодать? Ну, в смысле, по-настоящему голодать?

– Считай, каждый второй день своей жизни.

– Тогда ты можешь понять, каково это, – кивнул ведун. – Только в случае с душой голод сидит не в животе. Он где-то еще глубже, в самой середине груди, и ты совсем ничего не можешь сделать, чтобы хоть немного его утолить.

– Ох, звучит просто ужасно.

Две-Восьмерки