— Я не знаю.

— Тебя уже расспрашивали?

— Я отказалась.

— Она собирается втянуть тебя в это дело, Рэйч. Если ты будешь молчать, он будет выглядеть более симпатично. Может быть, тебе нужно поведать твою часть этой истории.

Какое-то время я сижу в молчании.

— Чего тебе терять, на самом деле? — спрашивает он. — Или… есть что-то, о чем я не знаю?

Меня охватывает тревога.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне всегда казалось… что ты что-то скрываешь от меня. Кого-то защищаешь.

Мое сердце бьется быстрее.

— Это неправда. Я была матерью. У меня была дочь-школьница. У меня была перспектива будущей работы в полицейском участке Твин-Фоллс.

— Но в конце концов тебя обошли. Тебя растили и обхаживали, чтобы ты возглавила местный отдел полиции, однако потом Рэй Дойл выписал себе на смену новенького отличника из Ванкувера. Как думаешь, почему он так поступил?

— Ты знаешь почему. В конце концов, я подала в отставку под давлением, из-за терапии в которой я нуждалась. Внезапно я перестала быть хорошим кандидатом на эту должность. Вероятно, мне следовало подать в отставку еще до твоего отъезда. Наверное, какая-то часть меня, не связанная с материнством, хотела последовать за тобой в Ванкувер.

Он грустно улыбается и закрывает глаза. Молчание длится несколько минут, и я снова боюсь, что его дыхание могло прекратиться.

— Что, если он говорит правду? — наконец шепчет он.

— Клэй? Ты серьезно?

— Я слишком далеко зашел для шуток.

Он открывает глаза, делает еще один напряженный вдох, а когда начинает говорить, то его голос звучит, как шелест листвы.

— В этом деле есть свободные концы, Рэйч. Много свободных концов. Вопросы, которые не получили ответа из-за его признания. Были вещи, которые я хотел узнать, например…

Медсестра входит так тихо, что я вздрагиваю.

— Добрый вечер, детектив О’Лири, — жизнерадостно произносит она. — Вы готовы отдохнуть?

Она держит шприц с капелькой, повисшей на игле.

— Морфин, — объясняет Люк.

— Кто ваша очаровательная подруга? — спрашивает медсестра и подмигивает мне, выпуская содержимое шприца в трубку.

— Моя старинная знакомая, — отвечает он.

Она смеется.

— Ну да, конечно. Она слишком хороша собой для вас, детектив. — Потом она тихо шепчет мне: — Он уснет, как только это попадет в организм.

Я киваю.

— Я подожду рядом с ним.

Медсестра уходит.

— Пока, Рэйч, — шепчет Люк, закрывая глаза. Его речь становится сбивчивой. — Спасибо… что пришла попрощаться. Поживи еще немного, пока можешь. По… познакомься со своими внучками. Жизнь… это маленькие моменты, и у нас нет ничего, кроме сейчас.

Меня обуревают противоречивые чувства. Я пытаюсь сглотнуть, когда мои глаза наполняются слезами. Я целую его в лоб и шепчу:

— Я вернусь. Я еще расскажу тебе о подкасте. Загружу его для тебя, хорошо?

Он сжимает мою руку и снова шепчет — так тихо, что мне приходится наклониться к его губам, чтобы расслышать.

— Следуй за правдой, Рэйч. Даже если это больно. Даже если ты попадаешь туда, куда не хочешь. Еще не поздно.

— Что ты имеешь в виду?

Его глаза плотно закрыты.

— Правда… освобождает. — Его дыхание меняется; он силится произнести следующие слова: — Тайны… гниют. Ты… думаешь, что закопала их, избавилась от них, но они гниют изнутри, как этот проклятый рак. Как только ты устаешь и ложишься… это настигает тебя.

Я с трудом сглатываю и смотрю на его лицо с сильно бьющимся сердцем.

— Люк?

Молчание. Он уснул.

Я колеблюсь, потом снова целую его в лоб и шепчу:

— Обещаю, я приду снова.

Я иду искать медсестру и нахожу ее на дежурном посту. Спрашиваю о прогнозе.

— Сомнительно, что он переживет эту ночь, — мягко говорит она. — Никогда нельзя сказать, но есть признаки, и они в наличии. Мне очень жаль.

Слезы градом катятся по моему лицу.

— С вами все будет в порядке? — спрашивает она.

Я киваю, потому что не могу говорить. Потом иду и какое-то время сижу у газового камина, мерцающего в гостиной. Мне нужно собраться с силами перед долгой обратной поездкой в темноте. У стола в углу комнаты сидит мужчина рядом с женщиной, наклонившейся вперед. Она худая, как тростник, и на ее плечи накинуто одеяло. Думаю, это его мать.

Боль в сердце вдруг становится невыносимой.

Примерно через двадцать минут медсестра приходит ко мне.

— Мне так жаль, — говорит она. — Его больше нет.

У меня нет слов. Я могу только смотреть на нее.

— Хотите увидеть его?

Я колеблюсь и киваю. Поднимаюсь на ноги. Ощущение дезориентации не проходит, пока она ведет меня по коридору. Дверь в палату Люка теперь закрыта. На дверной ручке висит керамическая бабочка.

Он свободен.

Она видит, как я смотрю на бабочку.

— Мы вешаем их, чтобы сотрудники знали, какой из пациентов скончался. Чтобы люди не входили без надобности.

Медсестра тянется к дверной ручке.

— Нет, — внезапно говорю я. — Нет… я уже видела его. Я видела Люка. То, что внутри… его уже нет там.

Я разворачиваюсь и поспешно направляюсь к выходу, толкаю дверь и выхожу на холод. Останавливаюсь и глубоко, судорожно вздыхаю. У меня дрожат руки. Порывы ветра наседают с разных сторон, опавшие листья кружатся на тротуаре. Я замечаю луну между разрывами кучевых облаков. Я думаю о луне в небе и о русской ракете, сгоревшей в ту ночь, когда умерла Лиина.

Дело сделано.

Больше никаких секретов.

Больше никаких стен.

Все, что у нас есть, — это здесь и сейчас. Мне нужна правда. Вся правда. Я больше не боюсь заглядывать слишком глубоко. Я готова, и больше не имеет значения, что я найду.

Среда, 26 ноября 1997 года

— Вон там! Он подъезжает!

Я указываю пальцем, когда вижу, как побитая «Субару» Клэя сворачивает на подъездную дорожку. Включенные фары превращают дождь в жидкое серебро.

Люк нажимает кнопки на своей рации.

— Вперед. Вперед. Это он.

Включаются сирены, и полицейские — большей частью из RMCP — действуют стремительно. Одна машина с включенной мигалкой выезжает на дорожку за Клэем, блокируя отходной путь. Вторая становится поперек дороги. Третья выезжает из-за квартала на тот случай, если Клэй попытается убежать через задний двор и перепрыгнуть через забор. Мы с Люком выходим из немаркированного автомобиля в пуленепробиваемых жилетах. Мы вооружены. Идем по дорожке к автомобилю Клэя. В моем сердце стучит первозданная ярость, и я держу в памяти фотографию, которую Лэйси доставила в участок на дне спортивной сумки Клэя. Фотографию сексуальных измывательств какого-то мужчины над восьмилетней девочкой.