Было на удивление вкусно.

Пришлось поймать еще один, и еще…

Наевшись, Дарья Никитична вернулась на свое место и прикорнула.

Она не проснулась, когда грязь, плесень и пыль с чердака, слипшись в чудовищную бесформенную амебу, пробрались в комнату и нависли над спинкой кресла. Не проснулась и позже, только тихо вздохнула – один раз, а потом осталось только влажное хлюпанье и вязкий шелест.

А спустя полчаса из-под плотно затворенных окон дома Дарьи Никитичны потекли густые ручейки пыли.

Шкет был пьян вдрызг. Он подпирал фонарный столб и пытался прикурить. Ливень тарабанил по немытой голове, по рваному бушлату, заливал сапоги. Норовил смыть с тротуара. Шкет выругался. Окна дома пялились на него, осуждали. Давным-давно, когда у Шкета было нормальное человеческое имя, он жил в этой пятиэтажке. Однако со своими гулянками даже не заметил, как оказался на улице. А теперь его и из родного подъезда вышвырнули.

Ноги еле-еле волочились по дороге, промокшая насквозь одежда камнем тянула вниз. Городское небо перечеркивали молнии, во дворах ревели автосигнализации. Нужно было где-то переночевать, и Шкет вспомнил о «двушке». С тех пор, как везде поставили кодовые замки, жить стало тяжелее. Но бывшее военное общежитие никогда не запирали. Шкет знал, что о нем рассказывали, но во время редких ночевок странностей не замечал. Если не считать трупа кошки, покрытого толстым слоем плесени.

Свет не горел даже у входа в единственный подъезд. С козырька тянулись дождевые нитки, покрытая копотью дверь висела на одной петле. Шкет прошел внутрь и замер посреди длинного, во все здание, коридора. Слева и справа уходили в темноту два ряда квартир. Большая часть из них опустела после пожара, но кое-где еще жили. Шкет чувствовал родство со здешними погорельцами, ведь, если они остались в этом склепе, им тоже некуда деваться.

Под ногами шуршали куски каменной плитки, по сторонам фанерные двери соседствовали с темными провалами. Мрак пожрал все лампочки, отправив дом в вечную ночь. Шкет, хватаясь за ржавые перила, поднялся на второй этаж. В дальнем конце коридора, у другой лестницы, мелькнул зеленый огонек. Наверное, кто-то из жильцов. Шкет затих. Не хватало, чтобы его и отсюда выгнали.

Лестница продолжала загибаться крюком, утыкаясь в чердачную дверь. Шкет приземлился на широкой площадке, которая нависала над вторым этажом. Чердак, запертый аж на три замка, его не интересовал. На грязном полу ему было по-королевски комфортно. Он скинул сапоги, постелил промокший бушлат вместо простыни и завалился сверху. Сон вполз в него быстро и разом высосал сознание из продрогшего тела.

Его разбудил звук снизу – то ли кашель, то ли лай. Всюду густел мрак, ветер гудел в щелях старого дома. Пахло плесенью. Шкет привстал и выглянул на лестницу. Этаж исчез, словно здание затопило нефтью. В темноте тут и там вспыхивал зеленый огонек.

Шкет шумно сглотнул. В памяти всплыли разговоры с дружками. «Плохой это дом, даже зверье чует», «Поселилось там что-то после пожара», «Думаешь, все сгинувшие жильцы переехали?»

Ступенька за ступенькой растворялась лестница на чердак. Шкету стало тяжело дышать. Прогоняя хмель, крепла вонь. Чернильная река поднималась, а вместе с ней что-то еще. Оно на мгновение вынырнуло из укрытия – неправильное, нескладное, огромное.

Пальцы не слушались, но Шкет все же нащупал в кармане зажигалку. Он вытянул руку вперед и надавил на кнопку.

Щелк.

В маленьком кусочке света Шкет успел разглядеть поросшее мхом лицо. Зажигалка чуть не выпала из руки. Пламени не хватило надолго, и спустя несколько секунд все пространство заволокло тьмой. Лицо было в паре метров от Шкета, а за ним… болотного цвета туловище, вросшее в стены и потолок.

Щелк.

Никого, только юркие тени на осколках пола. Огонь вновь потух, и что-то дернуло Шкета за ноги. Отсчитав копчиком несколько ступенек, он вырвался и стал ломиться в чердачную дверь. Шкет ее не видел, он не видел вообще ничего, словно ему вырвали глаза. А вот запах он чуял, и от одного этого заплесневелого духа в тощем животе переворачивались внутренности. Сжимая зажигалку, Шкет повернулся к лестнице. Казалось, тьма залезла в каждый кусочек этого здания, в каждую щель, а теперь решила поселиться и в нем. Руки тряслись, зажигалка в ладошке приросла к коже. Шкет нащупал кнопку, но выпустить наружу огонь не хватало духу. Он знал, что увидит в неровном свете, знал, что никогда больше не покинет этот дом. Шкет знал, что прямо сейчас умрет.

В лицо дунула теплая волна гнили, что-то коснулось плеча. Шкет последний раз в жизни поднял зажигалку.

Щелк.

– Люсён, мне очень-очень нужно, чтоб ты приехала.

Голос у Лерки был такой, что у меня сердце скатилось в пятки.

– Что случилось? Валерия, хватит меня пугать!

– Ты приезжай, ладно, – повторила Лерка мертвым голосом.

Я схватила такси, внутренне готовясь к худшему, и совершенно не в силах представить, в чем это худшее могло заключаться. Лерка жила одна, ни с кем не встречалась и была такой лентяйкой и пофигисткой, что привести ее в настолько угнетенное состояние могло лишь что-то поистине ужасное.

Я, в отличие от нее, никогда не отличалась слоновьим спокойствием, поэтому за двадцать минут пути так себя накрутила, что готова была увидеть заляпанные кровью стены, разбросанные повсюду вещи и порубленные на куски тела Леркиных соседей, которые та неумело толкает в черные мешки для мусора.

Я так качественно приготовилась закричать от ужаса, что даже открыла рот, когда Лерка молча впустила меня в квартиру – и осталась стоять с открытым ртом.

По счастью, трупов и крови не было. Но это было не так удивительно. Не было груд барахла. Не было заваленных одеждой стульев, брошенных где попало чулок и трусиков. В мойке не оказалось ни одной грязной тарелки, и сама мойка и – о, ужас! – электроплита сияли чистотой.

– Лазарева, тебя похитили инопланетяне? Подменили? Или ты завела мужика, и он наконец научил тебя «пылюку вытирать»? – брякнула я первое, что подсказала фантазия.

Лерка, бледная, с темными кругами под глазами, смотрела на меня с отрешенной ненавистью.

– Если ты сейчас прохрипишь: «Мозги!», я закричу и убегу, – предупредила я, надеясь, что Лерка наконец скажет хоть что-то, чтобы я удостоверилась, что она живая. Видок молчащей, бледной до синевы Лерки в чисто убранной квартире вызывал самые тревожные мысли.

– Дура ты, Люсёна, – выдавила подруга. Пошатнулась, прислонилась к стене. – Какой мужик, какие мозги! Прокляли меня, – и в ответ на мой удивленный взгляд добавила, – вот этим всем и прокляли.

Я поставила сумку на пол, бросила на столик у зеркала шарф и, скинув у двери туфли, прошла к плите, где стоял отдраенный до блеска Леркин стальной чайник. Рядом на идеально чистой белоснежной салфетке стоял заварочный чайничек.