– И как это ты так ловко придумала! – восхитилась Машка.

– Да не я это! – Лерка неожиданно покраснела. – Это, видишь ли, Сережка мне сегодня ночью во сне приснился. Мы с ним сидели, как с тобой сейчас, и разговаривали. Про всякие пустяки, как всегда. Точно и не умер он, а из мастерской вечером вернулся. И я ему, не помню уже с чего, жаловаться начала. Что на меня вся одежда прежняя не годится. Где не сходится, где мешком, наоборот, висит. А новую ж глупо всего на пару месяцев покупать. Потом-то все ведь опять по-другому будет.

А он тогда достал с верху шкафа этот кусок ткани, я уж и забыла про него совсем, и стал показывать, как им можно обернуться, чтобы похоже на платье вышло. Несколько раз показал, на мне, на себе, словами растолковал. Ну и до меня дошло. На самом деле, ничего ж сложного! Я утром проснулась, взяла попробовала – и получилось! Так сразу на душе легко стало! Точно и в самом деле Сережка ко мне приходил. Даже испечь для него что-нибудь захотелось.

* * *

– Ну вот, всё, как вы и хотели. Львы рычат, орлы клекочут, драконы дым с огнем выдыхают.

– Ай спасибо, Серега-мастер! Ну удружил! Руки у тебя золотые.

– Да ладно, все оказалось не так уж сложно. Просто шестеренка одна истерлась, и вот из-за нее все… Не удивительно, если за столько-то веков! Надо ж, древние какую штуку сообразили! Мы тут ходим, думаем про себя, что типа по части техники сильно крутые. А они, выходит, еще тогда… И ведь сколько времени прошло! А механизм как новенький, почистить и шестеренку одну сменить. По-моему, врут нам всё про этот прогресс, ей-богу!

– Да, древние, конечно, тоже умели. Сережа, скажи секретарю, чтоб записал на твой счет…

– Ой, да что вы, не надо ничего! Мне ж самому было интересно. Ну где еще такое увидишь, тем более изнутри? По правде, я вас еще благодарить должен, что позволили покопаться. Для меня же это как в музее побывать. Даже лучше, в музее же ничего нельзя трогать.

– Ну, как знаешь. Обедать-то хоть останешься со мной?

– А как же! Если пригласите. Да, я вам еще что сказать-то хотел. Немножечко он все-таки заедает. Ничего не сделаешь, на рельсе одном зазубринка маленькая, и к ней ниоткуда не подобраться. Так вот, если трон, как дверца откроется, из стены сразу выезжать не будет, вы его чуть-чуть за ручку правую тряханите, совсем чуть-чуть, сильно не надо, и сразу все как по маслу… Попробуйте сами сейчас, при мне. Видите, вот, во-от…

* * *

За обедом, где, как обычно, подали паровые котлеты с пюре и творожную запеканку с тертым яблоком – Правитель, в связи с преклонным возрастом, сидел вечно на диете, – Сергей не выдержал и спросил:

– Скажите, а зачем он вам нужен? Ну трон этот золотой, со львами и прочей хренью?

– Для делегаций, Сережа. Надо ж как-то послам пыль в глаза пускать. А то совсем нас уважать перестанут.

Сергей уже успел убедиться, что Правитель был простым человеком, с более чем скромными личными потребностями. В огромном дворце, где ему по долгу службы приходилось не только работать, но и жить, Правитель занимал ровно две комнаты. Большой полупустой зал, где он ежедневно думал, и вот эту комнатушку в угловой башне, где они с Сергеем сейчас обедали. Кроме стола в ней с трудом помещались массивный шкаф с книгами, небрежно застеленная узкая кровать и шифоньер с парадными одеяниями и будничным тряпьем. На данный момент стан Правителя облегала застиранная хламида невнятно-зеленого цвета, с прорехами в самых неожиданных местах, обнажающими худое, жилистое стариковское тело.

К комнатушке, впрочем, примыкал балкон, куда они с Сергеем после обеда вышли покурить. С балкона открывался прекрасный вид на долину и тающие в вечерней дымке горы.

– Как же у вас красиво! Я раньше думал, небо такого цвета в компьютерных играх только бывает. И трава такая зеленая, прям шелковая! Все время потрогать хочется.

– Ну шелковая она только с виду. Будешь трогать, осторожнее, не обрежься. А цвет… Ее тут ручьи горные питают, а это, считай, самая чистая на свете вода. Сережа, а почему ты говоришь «у вас»? Ты ж теперь полноправный гражданин, неделю уже как статус беженца на паспорт сменил.

– Да я все как-то никак не привыкну. Все кажется, засну вечером, а проснусь там, у нас, с цепью на ноге или в поезде, везущем в концлагерь. Потом сердце же у меня там осталось. Лерка, малая. Лерке ведь уже рожать скоро. Я вам рассказывал, как мы с ней все время ругались, пока не придумали маленькую Верой назвать?

– Рассказывал. Красивое имя. Сережа, ты бы их навещал пореже. Она ж так с ума сойдет в конце концов. Я понимаю, в самом начале. Но сейчас-то, когда острый период прошел…

– Правитель, я, честное слово, стараюсь. Прям вот каждый вечер, ложась спать, себе говорю: «Нельзя! Нельзя!» И блоки ставлю, как вы меня научили.

– И что? Блокировка подводит?

– Нет. Просто не могу никак удержаться.

* * *

– Та-ак, – зловеще протянула узистка, елозя датчиком по Леркиному животу. – Чудненько.

– Что-нибудь не так? – встревожилась Лерка.

– Да все так! Не вставай пока, полежи пять минут. Я скоро вернусь.

Узистка вышла и возвратилась с сурового вида теткой в темных очках. Тетка сама взяла датчик в руки, поводила им по Леркиному животу и удовлетворенно кивнула.

– Ты права. Здесь все весьма характерно. Умница, не зря я тебя учу.

– Что, прям так и писать, Карина Валерьевна?

– Господи, конечно же нет! Окончательный диагноз всегда ставится после родов. А мы с тобой пишем обтекаемо: эхогенные участки в районе плечевого пояса. Сапиенти сат, так сказать, что вижу, то пою.

Тетка вышла, чему-то про себя улыбаясь. Узистка пересела к компьютеру и занялась отчетом, бросив Лерке, что та может вставать-одеваться.

– Слушайте, ну нельзя же так! – возмутилась Лерка. – Скажите мне хоть что-нибудь! Что-то не так с моей девочкой?

– Да все с ней так, – отозвалась узистка, не оборачиваясь и густо краснея. – Руки, ноги, голова – все на месте. Подробности узнаешь, когда родится. Мы ж здесь все равно только предположения строим. Тебе-то чего из-за наших предположений переживать? Иди себе гуляй остатние три недели. Вам, беременным, волноваться вредно. Иди, иди. Скажи, чтоб следующая заходила.

Голос ее звучал как всегда раздраженно, но сквозь раздражение вдруг отчетливо проступили печаль и усталость. До Лерки неожиданно дошло, что узистка – такая же точно девчонка, как она сама. Может, на пару лет только старше. Третий курс медфака, наверное.

Ни в чем она, конечно, не виновата. Не она ж Лерке в живот плод засовывала. Учится, выполняет данные ей инструкции. И в конце концов, она же права. Теперь-то уж, когда осталось всего ничего, поздняк метаться и пить боржоми. Теперь уж что родится, то и родится. Будем любить такую, как есть.

* * *

– Вот когда я была маленькая…