— Откуда ты знаешь?

— Будь ты в порядке, ты бы сам спросил, что в этом свертке.

Антон был прав. Я попытался улыбнуться, но лицо еще не складывалось в улыбку.

Он отошел.

Через несколько минут все были готовы. Сопровождать уходящих нарядили двух парней с пистолетами и девушку с фонарем. Это была та самая девушка, которая улыбнулась мне, когда мы перед полуднем поднялись в бункер и пан Просяк назвал нас «панами». Ей предстояло зарисовать наш маршрут, чтобы они втроем смогли потом вернуться. Эти трое были похожи на пана Юзека — они не хотели бежать из гетто, они хотели сражаться.

А потом в бункер вошел один из трех братьев, с которыми мы раньше имели дело, и передал Антону малютку. Как будто наши дела все еще идут как обычно. Я увидел матерчатую сумочку с документами, прикрепленную к одеяльцу английской булавкой.

Антон немного поколебался и взял ребенка.

— Она может выдать нас, если заплачет, — сказала женщина из группы уходящих и добавила: — Я платила не за это…

— Сейчас доктор Меир сделает ей усыпляющий укол, — сказал пан Просяк.

И женщина успокоилась.

И я опять стал свидетелем обычного зрелища. Только на этот раз не было никого, кто бы плакал при расставании с ребенком. Врач приоткрыл маленькую попку девочки и сделал ей укол. Она заплакала на секунду. Кто-то из группы поторопил Антона. Я помог ему закутать девочку, снял с ее одеяльца сумочку с документами и спрятал в свертке со своей одеждой.

Открыли крышку канализации, и мы стали по одному спускаться в канал. Антон шел первым, я за ним, а за нами девушка и один из парней с пистолетом в руке. Второй парень должен был спуститься последним.

Эти люди в первый раз видели вблизи туннель канализации. Как пан Юзек, когда шел со мной. И одна из женщин — уже после того, как сошла вниз, — начала кричать и умолять, чтобы ее немедленно выпустили отсюда. Кто-то сказал, что у нее клаустрофобия, страх перед замкнутым пространством, и я вдруг понял, что этот страх есть и у меня, только не такой сильный. Мы слышали, как ее муж пытается ее убедить. Уговаривает ее. Кричит на нее. Угрожает, что пойдет с нами и она останется здесь одна. Снова умоляет.

Ничего не помогло. Тем, кто еще был на лестнице, пришлось подняться обратно в бункер, чтобы дать им выйти наверх. Потом они начали спускаться снова. Когда последний человек был внизу, я услышал голос пана Просяка — сначала по-польски, потом на идише:

— Счастливого пути!

И услышал удар тяжелой железной крышки, закрывшейся за нами.

Глава 14. Возвращение

Антон нервничал и ругал отстающих. Он боялся, что мы опоздаем. Но им было тяжело. По правде говоря, и мне было тяжело, так я устал. Особенно на том участке, где мы шли по шею в воде. Если это можно назвать водой. Антон держал ребенка и сверток со своей чистой одеждой — все, связанное вместе, — над головой. Фонарь, как обычно, он прикрепил по-шахтерски, на голове, но на этот раз не на каске, а прямо на лбу, резиновой лентой. А свой пояс и пистолет он тоже привязал к свертку с одеждой. Я в первый раз видел, что Антон берет с собой пистолет. До сих пор он всегда говорил, что это случится только в конце войны.

Не мы одни тащили над головой свертки с одеждой. Все люди, которых вел Антон, держали такие свертки. Ведь им предстояло вернуться в город, и они должны были выглядеть так, чтобы не вызывать подозрений. Свертков не было только у сопровождавших нас двух парней и девушки. Она все время шла рядом с нами и рисовала карту. И когда мы проходили тяжелый участок, она держала блокнот с рисунком и карандаш над головой и еще несколько карандашей во рту. Этим троим не нужна была чистая одежда в дорогу, потому что они собирались вернуться тем же путем обратно в гетто.

Дорога действительно была тяжелой, но и люди затрудняли движение. Одна женщина вдруг потеряла сознание и могла бы утонуть, если бы кто-то вовремя не подхватил ее сзади. У большинства людей были свечи и спички, но свечи то и дело гасли — то ли из-за того, что мы шли, то ли из-за паров, поднимавшихся над канализационной жижей. Кроме того, когда мы проходили затопленный участок, свечи тоже нужно было держать над головой, вдобавок к свертку с одеждой, и это было тяжело. Поэтому некоторые на этом участке просто побросали свои свечи, а сверток перекладывали из одной руки в другую. Но ни жалоб, ни проклятий я не слышал. Здесь речь шла о жизни или смерти.

И в конце концов мы все-таки пришли вовремя. Когда мы с Антоном поднялись на узкое возвышение у начала лестницы, по его часам оставалось больше десяти минут до назначенного срока. Антон попросил передать по всей цепи на ухо друг другу, чтобы второй сопровождающий с пистолетом перешел вперед, а потом велел мне раздеться и сменить одежду. Я хотел, чтобы он погасил на это время фонарь, и он рассердился. Но все-таки отвернул голову, чтобы фонарь не светил прямо на меня.

— Нашел время для глупостей, — проворчал он.

— А что будет, если грузовик не придет? — спросил я.

— Будет что будет, — отрезал он, — но ты все равно выйдешь первым.

У меня в свертке оказалось всего четыре одежки. Но это было даже логично, если учесть, что нам следовало экономить время. А переодеваться в этой темноте и тесноте, когда нужно соразмерять каждое движение, потому что тебя отовсюду окружает грязь, было очень трудно. И вдобавок еще нужно было спешить, спешить. В свертке оказались плащ, штаны, ботинки и кепка. И еще шарф, чтобы повязать на шею, но он был в кармане плаща, и не подскажи мне Антон, я бы его не увидел. Антон все время торопил меня, потому что сам он держал девочку и переодеваться не мог. Когда я наконец закончил, он передал девочку мне и развернул свой сверток. Там были те же четыре предмета, только вместо ботинок он взял себе сапоги. Снятую одежду мы просто пустили с потоком по канализации. И когда они поплыли, удаляясь в темноту, я вспомнил пана Круля.

Но Антон