— Возможно, в более странных, чем вы думаете.

— Таддеи со своим доморощенным магом нисколько не странен, — сказал Россо. — Предусмотрителен, пожалуй, но не странен. Даже Папа нанимает на службу астрологов, по-видимому, со Священного Престола будущее видно плохо. Говори дальше, Паскуалино, ты не рассказал и половины, хотя я удивлен, что ты знаешь так много.

Паскуале признался, что это почти все, остальное только догадки.

— Я бы предположил, что венецианец убил Рафаэля, поскольку считал его состоящим в вашем заговоре, хотя, мне кажется, ничего подобного не было. А теперь кто-то украл тело Рафаэля и хочет заполучить меня. Вот почему я бежал, учитель. Таддеи собирался обменять меня на тело Рафаэля.

— Это к нашему делу не относится. Одно время Джустиниани был нашим посредником, а после глупой случайности, унесшей жизнь Романо, он начал давить на нас, требуя, чтобы мы принесли то, что обещали. Франческо решил, что сумеет надавить на него самого, и отправился на переговоры с Джустиниани. Надо сказать, я его отговаривал. Я знал, что такая змея, как Джустиниани, просто расхохочется от любой попытки шантажировать его. Он обожает всякие низости, ведь в них проявляется его могущество. Поэтому я с жаром отговаривал Франческо, а когда несчастный глупец отказался меня слушать, я поехал за ним, как и вы. Значит, ты знаешь, что с ним случилось и что я не мог спасти несчастного Франческо, а был вынужден бежать, спасая собственную жизнь. Но теперь я не нуждаюсь ни в каких посредниках, поскольку могу заключить сделку непосредственно с теми, кто в состоянии дать мне то, что я хочу, а я могу быть полезен им.

Они сошли с мостков и полезли по громыхающей железной лестнице, пересекли широкую улицу.

— Куда мы идем, учитель? — спросил Паскуале.

— Навестить моих друзей. Возможно, ты им поможешь. А они, в свою очередь… мы посмотрим, ладно, Паскуалино?

Россо вел Паскуале по узкой улице, которая поднималась на крутой холм, оставляя позади высокие красивые дома, выходящие на берег Арно. По склону холма раскинулся дощатый квартал ciompi, тесно прижатые друг к другу темные силуэты на темной земле. Блеснуло несколько огней. Булыжники мостовых сменились грязью. В холодном ночном воздухе стоял острый запах гари, перебивающий жестокую вонь сточной канавы, с бульканьем несущей свои воды по центру улицы.

Паскуале остановился:

— А ваши друзья случайно не испанцы, учитель? Если да, я, пожалуй, дальше не пойду.

— Вот и благодарность за всю мою помощь!

— Миллион благодарностей за вашу помощь, учитель, но я не хочу в этом участвовать.

Россо засмеялся:

— Но ты уже участвуешь, Паскуалино. Кроме того, я знаю то, что хочешь знать ты. Например, где твой приятель Никколо Макиавелли. Разве ты не хочешь снова его увидеть?

Когда Паскуале попытался бежать, Россо схватил его за руку и сумел уронить в грязь. Паскуале от неожиданности растерялся. Он был сильнее учителя, но это сражение он проиграл. Обезьяна заверещала, взволнованно пошарила по груди Паскуале, по его разорванному камзолу, коснулась лица жесткими мозолистыми пальцами. Паскуале успокоил животное и медленно поднялся на ноги.

— В этом не было необходимости, — сказал он.

— Я знаю, что ты собираешься сказать, Паскуалино. Что я предатель, якшающийся с врагами государства. Но на самом деле это не так. Кстати, с того самого момента, как мы перешли мост, за нами следят. Я спас тебе жизнь. Если бы ты побежал, они наверняка убили бы тебя.

— Если вас поймают, повесят как предателя. Учитель, как вы могли об этом не подумать!

— Для художников настали тяжелые времена, Паскуалино. Нам приходится находить покровительство везде, где только возможно. И не имеет значения, кто твои покровители, важно только искусство, которому мы служим на их деньги. А я устал, Паскуалино, устал расписывать горшки и карнавальные маски, рисовать гнусные картинки для распутных торговцев и их тупых жен. Я знаю, я способен на великие полотна, и мне необходимы нормальные условия, чтобы их писать. Многие из нашего Братства бежали во Францию в поисках поддержки, но даже там механики выходят на передний план, вытесняют хорошее искусство дурными репродукциями. А Испания пока еще наш друг. И ее королевское семейство так многочисленно, столько принцев и принцесс, которые хотят выказать себя лучшими покровителями и знатоками искусства, чем их соседи, и так мечтают прославить себя выполненными по их заказу великими полотнами. Ах да, я забыл, ты считаешь, что сумеешь работать без всякого дохода, а жить, питаясь воздухом, надо полагать.

— Не надо, учитель, меня больше не трогают ваши насмешки.

Россо, кажется, не услышал Паскуале. Он негромко проговорил:

— Смотри, посмотри туда, полюбуйся на их работу. Какое потрясающее адское освещение! Я напишу такую картину…

Они уже поднялись высоко над Арно. Наползающие друг на друга крыши кривых домишек ciompi стекали с холма к реке. Понте-Веккьо до сих пор пылал, узкая, но яркая полоска огня. Река по обеим сторонам от моста сделалась лентой расплавленной меди, расплавленной бронзы, отблески пожара жили на ее лениво движущейся поверхности. За рекой щетинился башнями город: залитый светом купол Дуомо, башни и шпили дворцов и церквей, башня Великого Механика с разбросанными в беспорядке освещенными окошками и венцом красных и зеленых сигнальных огней. Звуки доносились сюда слабо, отдаленный гул, перемежаемый грохотом пушек.

— Там внизу умирают люди, — сказал Паскуале.

Но вид был прекрасен, от него веяло непонятным радостным воодушевлением. Паскуале видел снопы искр, взлетающие от горящих зданий на мосту, они угасали, поднимаясь, словно перевернутый символ долгого падения мятежной толпы.

Россо догадался о смешанных чувствах своего ученика.

— А мы поднялись надо всем этим, — сказал он. — Катастрофа всегда впечатляет с расстояния, а, Паскуалино? Битва — лучшая тема для картины, когда весь конфликт разрешается за какой-то один отчаянный час. Жизнь и смерть, тесно сплетенные в поединке.

— Я никогда не забуду чудесные времена, когда мы спорили по теории живописи, учитель. Сколько нам еще подниматься?

— Нисколько, мы уже пришли. Поэтому и остановились, — объявил Россо. Он подошел к двери хижины, добавив: — Прости, Паскуалино, — затем распахнул дверь и толкнул Паскуале через порог.

Как только Паскуале оказался в хижине, к нему подскочил человек. Юного художника грубо сбили на землю и набросили на голову мешок, от которого несло сырой землей. Он попытался встать, но человек уперся в него коленом и связал ему руки за спиной, прежде чем поставить на ноги. Затем мешок сняли, и Паскуале увидел Никколо Макиавелли.

Журналист качался в воздухе (его ноги на пядь не доставали до грязного пола), подвешенный за руки на веревке, пропущенной над потолочной балкой. Это была примитивная версия пыточного орудия, применявшегося тайной полицией: strappado. Звероподобный детина потянул за свободный конец веревки и поднял Никколо немного выше.