Исмаил не выдержал:

— Да что случилось-то, мама — что ты ругаешься? Что я сделал?

— Что ты сделал? А чего ты не сделал, лучше скажи мне. Я сто раз тебе говорила: прекрати это дело, возвращаться так поздно! С кем ты водишься? У них ни отца, ни матери, нельзя так, это добром не кончится!

Исмаил встал.

— Что добром не кончится, мама? Если мечеть и намазы для кого-то кончаются плохо, то пусть я буду этим человеком. А вообще говоря, мечеть и намазы не к плохому приводят, а к хорошему.

Мать посмотрела прямо ему в глаза и сказала:

— Я тебя хорошо знаю, ты не религиозный человек, твои шляния к Али-Индусу и ко всему этому Гамбар-абадскому сброду — вот от чего меня трясет днем и ночью. Твое приобщение к исламу приведет тебя в эту шайку, тем и кончится. Я тебя знаю знаю, я вижу, что обманывают тебя!

Кровь бросилась ему в виски. Голова его пылала.

— Скажи, откуда, откуда ты знаешь, какие я книги читаю, какие речи я слушаю? Матушка, в конце концов, ну раз ты не знаешь — зачем ругаться?

— Я не знаю? Я?! Ох, будь спокоен. Ты только ступил на эту дорогу, а я уже с нее сошла, я знаю, куда она приведет!

— Ну и куда, скажи мне? Куда, скажи, чтобы я знал!

— К русским и к англичанам. А ты куда думал? Я всю эту канитель прошла от и до. Мы были в Мешкиншехре, я только приехала в дом твоего отца, как начались эти игры с подготовкой мучеников. Мужчин и женщин силой тащили в сад фруктовый, и там все вместе танцевали. Дядя твоего отца возглавлял это. А я не пошла. Это был обман! Потом настал день 21 азара[28], они все хотели бежать, но попались, как куропатки, шах ввел войска, и их всех убили. Я своими глазами видела. А теперь ты хочешь? Я не разрешаю! Или ты подчинишься и каждый день будешь ходить на работу, а с работы возвращаться в эту развалину, либо я уйду отсюда!

Исмаил немного успокоился, однако и промолчать не смог.

— Тебе-то зачем уходить, мама, уж тогда я должен уйти. Я уйду, чтобы ты успокоилась!

Мать все, что у нее было в руках, бросила на пол и повернулась к нему спиной, сказала:

— Да почему же не сжалится-то Аллах надо мной и не вразумит тебя? За что мне наказание такое жестокое? — и, в слезах, вышла из комнаты.

Он недолго после этого оставался дома. Покрутился по комнате. Был вечер. Время идти в мечеть. Он был в полной растерянности. Что-то нужно было сделать, чтобы выйти из этого положения. Если так все оставить, будет только хуже. Он уже ничего не решал. Колени его дрожали. Он подошел к комоду, достал свою сберкнижку, сложил в рюкзак вещи, нужные для поездки, и вышел из дома. Тихо, чтобы мать не услышала, прикрыл за собой дверь. На улице Махбуб играл в футбол. Увидев Исмаила с рюкзаком, подбежал к нему и, тяжело дыша, спросил:

— Куда едешь?

— Никуда. Иди, играй себе.

— Ну скажи, куда едешь?

— Никуда не еду, сказал же, в баню иду. Иди, играй!

— Сейчас — в баню?

— Не суй свой нос, сказал тебе — иди!

И Исмаил пошел прочь. Махбуб печально смотрел на него.

Его опять, как всегда, потянуло в сторону улицы Саадат. Дверь банка была заперта. Решетчатые жалюзи закрывали стекла. Внутри банка было светло от нескольких люминесцентных ламп. Он невольно остановился, поправил рюкзак на плече и сквозь прорези жалюзи смотрел внутрь, на свой стул и стол, на свою ручку в подставке для ручек, на календарь на столе, на полочку для бумаг, на телефон, на другие знакомые предметы и на места других сотрудников. Он почувствовал, что все это он больше не любит. Душой к этому не привязан. Коротко вздохнул. Опять поправил рюкзак на плече.

— Видите, господин Сеноубари. Мир таков: сегодня мы есть, завтра нас нет, и место наше пусто, словно никогда нас там и не было. Мир преходящ!

Исмаил обернулся. Это был хаджи Зинати — высокий, в черном клетчатом костюме и белой рубашке, с лицом красным и веселым. Он стоял позади Исмаила и улыбался. Исмаил тоже улыбнулся и подал ему руку.

— Не ожидал вас увидеть здесь. Эта встреча к счастью, иншалла!

— Я просто мимо проходил, хаджи. Решил взглянуть на то, как я сам смотрюсь со стороны, сквозь витрину.

— Сквозь витрину? Вы смотритесь прекрасно, молодой человек, просто идеально, и характер ваш виден. А вот с господином Хедаяти я никаких дел не хочу иметь, обсуждать его даже не хочу. Но вы… Слава Аллаху!

Пока их разговором не заинтересовалась вся улица, Исмаил попрощался и направился в конец улицы Саадат. Поднялся по насыпи. В свете последних лучей заходящего солнца железная дорога казалась двумя серебряными блестящими полосами, протянутыми к горизонту, где она терялась в массе деревьев и строений. Голуби-сизари россыпью возвращались в степь со стороны гор. Исмаил стоял в конце улицы Саадат и смотрел то на восток, то на запад — их соединяла железная дорога. И пошел он на восток, туда, где город виднелся в дымке. Он любил этот путь. Здесь был знакомый запах, запах Сары, и дождливого утра, и золотые колонны солнца, упирающиеся в лужицы, и ветерок, бросающий рябь на их поверхность и заставляющий их дрожать — как в то утро, когда Сара была рядом. Опустив голову, он шел по шпалам. Иногда, в надежде, что Сара где-то рядом, он кидал взгляд вперед — и шел дальше.

По обеим сторонам железной дороги были узкие улочки, маленькие пыльные домики, смотрящие в сторону рельс; летними жаркими вечерами их жители выходили на воздух и, для того чтобы избыть время и спастись от тяжелой липкой жары, завладевшей южной частью города, медленно бродили туда-сюда. В створе каждой улицы, на который он бросал взгляд, он ожидал увидеть Сару, но ее не было нигде. Он шел он до тех пор, пока не уперся в большие металлические ворота, в которые уходила железная дорога. В караулке сидел сторож в форме, посмотревший на него скептически. Исмаил понял, что дальше путь для него закрыт. Нужно сворачивать. Так он и поступил. Пошел по пыльной тропинке вдоль высокой кирпичной стены вокзала. Почва была мягкая, суглинистая, ноги его по щиколотку уходили в нее, пыль ложилась на брюки. Он шел медленно, пока не вышел в переулок, а из него — на большую улицу. Уже было время вечернего азана. Взгляд его упал на большую вывеску железнодорожного вокзала.

Просторный вокзальный зал с высоким потолком был полон народа. Здесь был приятный прохладный воздух, резко контрастирующий с уличной тяжелой и липкой жарой, дымом и густой пылью. Он сделал несколько глубоких вдохов и поправил рюкзак за спиной. Подошел к билетной кассе. Перед ней стояло несколько человек. Когда настала его очередь, он не знал, что сказать. Кассир смотрел на него вопросительно. Исмаил сказал: