Это была знаменитая битва при Сомме – немцы, также понесшие огромные потери, в письмах домой называли ее «кровавой баней». В первый день наступления погибли около двадцати тысяч британских солдат, почти сорок тысяч были ранены. История британской армии не знала такого количества жертв, и многие на Западе начали считать «дикарями» именно европейцев, а не каких-то туземцев из джунглей. Фосетт, цитируя одного из своих спутников, писал, что каннибализм, по крайней мере, «дает разумный мотив для убийства человека, чего вы не можете сказать о цивилизованном способе ведения войн».

Когда Эрнест Шеклтон, почти полтора года пешком бродивший по Антарктиде, высадился в 1916 году на острове Южная Георгия, он сразу же спросил: «Скажите, а когда кончилась война?» Ему ответили: «Война не кончилась… Европа сошла с ума. Весь мир сошел с ума».

Противостояние все тянулось, и Фосетт часто оказывался на передовой, среди живых трупов. В воздухе пахло кровью и дымом. Окопы превратились в болота, состоявшие из мочи, экскрементов, костей, вшей, червей, крыс. Дождь размывал их стенки, в грязной жиже иногда тонули люди. Однажды кто-то из солдат стал медленно погружаться в яму, наполненную грязью, и никто не мог дотянуться до него и помочь выбраться. Фосетт, всегда находивший для себя прибежище в мире природы, больше не узнавал ее среди разрушенных бомбами деревень, деревьев, лишенных листвы, воронок и высушенных солнцем скелетов. В своем дневнике Лайн писал: «Сам Данте никогда не отправил бы грешные души в столь жуткое чистилище».

Время от времени Фосетт слышал звук, напоминающий звон гонга, – это означало, что начинается газовая атака. Снаряды распыляли фосген, хлор или горчичный газ. Одна медсестра описывала пострадавших – «обожженных, в огромных гноящихся волдырях горчичного цвета, ослепших… слипшихся друг с другом, постоянно бьющихся за глоток воздуха, от голосов остался только шепот, и они шепчут, что глотку у них перехватывает и они знают, что вот-вот задохнутся». В марте 1917 года Нина отправила в КГО письмо, где сообщала, что ее мужа «отравили газом» после Рождества. В кои-то веки Фосетт все-таки пострадал. «Он некоторое время мучился от последствий действия яда», – писала Нина, обращаясь к Келти. Бывали дни похуже прочих: «Сейчас ему лучше, но он еще не до конца оправился».

Вокруг Фосетта то и дело умирали люди, которых он знал или с которыми был связан. Война унесла жизни более чем ста тридцати членов КГО. Кингсли, старший сын Конан Дойла, умер от ран и гриппа. Погиб геодезист, с которым Фосетт работал в Южноамериканской демаркационной комиссии. («Он был хороший парень, мы все так считали, – писал Фосетт Келти. – Мне очень жаль».) Один из его друзей по бригаде погиб при взрыве, когда спешил кому-то на выручку, – акт «в высшей степени самоотверженный и жертвенный», как писал Фосетт в официальном рапорте.

Ближе к концу войны Фосетт стал описывать некоторые кровавые события, которым он стал свидетелем, в специальной рубрике одной английской газеты под заголовком «Письма британского полковника, повествующего о чудовищной бойне». «Если вы можете вообразить себе 60 миль{39} линии фронта, глубиной от одной мили до тридцати, буквально усеянной мертвецами, иногда насыпанными небольшими холмиками, – писал Фосетт, – то вот вам представление о той цене, которую приходится платить. Множество людей движутся на убой нескончаемыми волнами, они накрывают колючую проволоку и наполняют окопы мертвыми и умирающими. Это подобно неудержимой силе муравьиной армии, в которой давление новых и новых волн подталкивает легионы, идущие впереди, – на гибель, хотят они того или нет. Никакая граница не сможет сдержать напор этого людского прилива, этих нескончаемых убийств. На мой взгляд, перед нами самое чудовищное свидетельство того, к каким жутким последствиям неизменно приводит необузданный милитаризм». Он делает вывод: «Цивилизация! Господи помилуй! Для тех, кто видел все эти ужасы, само слово „цивилизация“ – нелепость. Это безумный взрыв самых низменных человеческих чувств».

Среди этой бойни храбрость Фосетта продолжают превозносить в депешах, и вот, как сообщает «Лондон газетт» 4 января 1917 года, его награждают медалью «За боевое отличие». Но если его тело и осталось невредимым, то его ум, похоже, временами мутился. Когда он приезжал домой на побывку, он нередко часами молча сидел, обхватив голову руками. Он искал утешения в спиритизме и оккультных ритуалах, предлагавших способы вступить в контакт с ушедшими близкими, – прибежище, к которому обратились многие сломленные горем европейцы. Конан Дойл описывает, как посещал спиритический сеанс, на котором услышал потусторонний голос.

Фосетт писал Конан Дойлу о своих собственных впечатлениях от общения с медиумами. Он вспоминал, как его испуганная мать говорила с ним во время одного из сеансов. Медиум, через которого вещал ее дух, сказал: «Она очень любила тебя маленьким мальчиком и раскаивается, что так дурно с тобой обращалась». И еще: «Она хотела бы передать тебе свою любовь, но боится, что эту любовь отвергнут».

Некогда интерес Фосетта к оккультизму во многом был проявлением его юношеского бунтарства и научной любознательности. Этот интерес подстегивало также его желание побороть предрассудки общества, в котором он тогда жил, и принести дань уважения туземным легендам и верованиям. Теперь же он подходил к этим явлениям, позабыв на время уроки рационализма, которые он некогда получил в КГО, и отрешившись от своей острой наблюдательности. Он впитывал самые сверхъестественные учения мадам Блаватской о жителях Гипербореи, астральных телах, властителях Тьмы и ключах ко Вселенной: потусторонний мир казался более привлекательным, чем мир реальный. (В «Стране туманов», продолжении «Затерянного мира», которое Конан Дойл написал в 1926 году, Джон Рокстон, герой, прототипом которого, как считают, отчасти послужил Фосетт, горячо принимает спиритизм и изучает возможность существования духов.) Среди офицеров ходили слухи, что Фосетт использовал планшетку для спиритических сеансов, популярный у медиумов инструмент: с его помощью он якобы принимал тактические решения на поле боя. «Он и его офицер разведки…{40} уединялись в затемненной комнате и клали кисти рук на планшетку, держа локти на весу, – вспоминает в своих неопубликованных мемуарах Генри Гарольд Хемминг, который был капитаном при Фосетте. – Затем Фосетт громким голосом спрашивал у планшетки, подтверждается ли расположение [войск противника], и если бедное устройство наклонялось в нужную сторону, Фосетт не просто включал эту точку в свой список подтвержденных дислокаций, но часто и приказывал дать по этому месту 20 залпов из 9,2-дюймовой гаубицы».