— Конечно.

— Чего-то я не понял, — оглянулся на уходящую космонавтку Андрей. — Вы по какому графику работаете?

— По скользящему. Шестнадцать часов смена. Восемь часов сна, два часа на прочие нужды.

— Так в сутках же всего двадцать четыре часа!

— На космофлоте за сутки приняты двадцать шесть часов. Физиологическая норма. — Она прошлась по рубке, оперлась ладонями на пульт. — Странное ощущение. Я знаю, что встретила человека из дикого, невероятного прошлого. Наверное, нужно что-то спросить, узнать. Ведь ни у кого больше такого шанса не появится. А чего спрашивать, не знаю. Слушай, Андрей… Плохо, наверное, там было? Ну в шестнадцатом веке?

— Да уж получше, чем здесь.

— Что-о? Ты хочешь сказать, что вы там, полторы тысячи лет назад, жили лучше, чем мы сейчас?

— А ты когда-нибудь пробовала запеченного целиком, молочного поросеночка, покрытого хрустящей румяной корочкой и с большущим зеленым яблоком во рту?

— Это же ужасно!

— Ужасно жрать пластмассовые сухари, которые к тому же после жевания выплевывать нужно.

— Зато у нас у всех здоровая эмаль, здоровые зубы.

— Что-то не помню, чтобы мои холопы жаловались на кариес. А ты хоть раз в жизни спала на сеновале, а, Любовь моя? — Андрей наклонился к женщине. — Когда падаешь в это огромное хранилище, как в океан, пахнущий мятой, зверобоем, ромашками, медом, когда тонешь во всем этом податливом богатстве, зарываешься в нем с головой — и тебя уже никто не найдет, никто не разлучит с тем, кому позволено разделить с тобой это наслаждение…

— Мы не станем заниматься этим на центральном посту! — уперлась ему в грудь ладонями космонавтка.

— Да? — Князь отодвинулся, провел рукой над пультом. — Горби, загрузи энциклопедию. Возможно, принцессе захочется узнать, что такое проводы зимы, Рождество и штурм снежной крепости, что такое лапта, межа и городки, что такое праздник Ивана Купала, сотовый мед и уха из только что пойманной форели. Или, может быть, ваши прикроватные «симуляторы» способны передать, что такое настоящий вкус, настоящий запах? Настоящий страх и настоящий восторг? Что такое играть с людьми, а не с компьютером, и веселиться с друзьями, а не с системным блоком?

— Откуда ты знаешь, что такое «симулятор»?

— Несложно догадаться. Что же он так долго загружает?

— Объем большой. Зачем тебе энциклопедия? Ты вроде уже все узнал.

— Попытаюсь порыться еще. Это ведь как с прорицаниями, как с зеркалом Велеса. Заглянуть в будущее, прошлое и настоящее легко. Трудно угадать, куда именно нужно смотреть и какие вопросы задавать. Думаю, если проявить терпение и настойчивость, мне удастся выведать еще много интересного.

— Энциклопедия загружена.

— Горби, выдай мне всю информацию, которая у тебя имеется по тысяча пятьсот пятьдесят второму году.

По глазам резануло, как от яркой вспышки, в животе ощутился холодок невесомости и… И он увидел над головой огромную яркую луну, а ниже, рядом с собой, внимательный взгляд Лютобора.

— Если это шутка Горби, то он явно перестарался с подробностями, — пробормотал князь.

— Ты как, чадо? Вернулся али еще колеблешься?

— Вернулся. — Зверев сел на алтаре, крутанул головой, проверил, на месте ли сабля, поправил ее, передвинув вперед. — Спасибо, мудрый волхв. Домой ты меня, как видишь, не вернул. Но попытка оказалась интересной.

Проснувшись, Андрей долго смотрел в потолок, закинув руки за голову. За распахнутым окном весело перекрикивалась дворня, ржали лошади, возмущенно визжали поросята. Пахло цивилизацией — видимо, мужики убирали из хлева навоз. Пели птицы — но как-то вяло. Наверное, были заняты поиском букашек и червяков. И только когда в светелку, перебивая натуральные запахи, просочился аромат жаркого, князь решительно откинул одеяло.

— Нет, в нашем времени все равно лучше!

Он оделся, спустился в трапезную — и обнаружил там совершенно пустую комнату. Ни столов, ни скамеек. И само собой — ни пряженцев, ни убоины, ни даже крынки с квасом.

— Ограбили… — растерянно пробормотал Зверев. — И что теперь?

Он побрел на улицу, но на крыльце его перехватила Ольга Юрьевна, прижала к себе, поцеловала.

— Заспался ныне, дитятко мое. Устал, видать, на службе государевой. Ты одевайся скорее да к столу ступай. Праздник ведь ныне. Святой Прокопий.

— Да? — удивился Зверев, мучительно вспоминая, чем знаменательна эта дата, потом махнул рукой: — Конечно, матушка. Сейчас выйду.

Он поднялся наверх, накинул поверх рубахи шитую золотом ферязь, остановился у окна. Сверху было видно, куда перекочевали столы: они вытянулись за воротами, вдоль дороги, и уже ломились от многочисленных яств. Парни и девки щеголяли в усадьбе чистыми рубахами, холопы и вовсе вырядились в атлас и шелка.

— Ждем, что ли, кого?

Князь опоясался саблей, вернулся на двор, вышел на улицу.

— Наконец-то, сын, — подозвал его боярин. — Давай усаживайся, квасу себе наливай.

Василий Ярославович сел не во главе стола, где были приготовлены кресло, золотой кубок и золотое с самоцветами блюдо, а сбоку с правой стороны. Андрею указал на место напротив себя. Зверев, заинтригованный всеми этими странностями, налил, как было велено, квас в оловянный кубок, прихлебнул, поставил перед собой.

— Ну что, Андрей? — посмотрел ему в глаза боярин. — В княжестве, небось, твоя Полина точно так же за столом сидит. Одна… А ты к ней не торопишься. Нехорошо.

— Не хочу.

— Грех, Андрюша. Я помню, не по любви вы венчались, не из сердечной привязанности. Ради рода нашего на жертву такую я тебя принудил. Однако же ныне жена она твоя, пред Богом и людьми. Надобно долг свой супружеский исполнять. Помнишь, что Господь нам завещал? Плодитесь и размножайтесь! Как же вы предначертание Божие исполнять будете, коли ты к супружнице ближе трехсот верст не подходишь? Родам Лисьиных и Сакульских ребенок надобен, наследник. Да и нам с матушкой внуков на руки принять ужо хочется.

— Наследник уже был, отец, — сухо ответил Зверев. — Она его убила.

— Ну что ты говоришь! Заспала просто, несчастный случай. Он же даже некрещеным был, Андрей!

— Но это был мой сын, отец.

— У тебя будут другие.

— Но этот не вернется уже никогда!

— Его бессмертная душа…

— Какая душа, отец?! Он же не был крещен, ты знаешь это сам!

Василий Ярославович вздохнул, прихлебнул немного из кубка.

— Я понимаю тебя, Андрей. Мне жаль, очень жаль твоего первенца. Все происходит по воле Господней. Бог дал. Бог взял… Мы не ведаем, ради чего он послал тебе это испытание. Ему виднее. Ты должен пережить это. Жизнь не окончена.