Удивительное у нее лицо – вроде бы яркое, крупное, глаза раскосые, скулы высокие, а все равно блеклое. Он ее никак не мог запомнить. Вглядывался, всматривался, но стоило ей поменять прическу или переодеться в другой халат – все! Новый, незнакомый человек. Просто хамелеон, а не женщина – умеет быть незаметной, а тут вдруг подала голос, спросила про подруг. То шуршит тапочками, то вдруг, как сейчас, убирает бутылку со стола, давая понять, что вечер окончен. И что он о ней знает? Ничего. Суп варит вполне приличный, пусть и из синюшной курицы, которую сначала надо обуглить над газом, и по всей квартире еще долго пахнет жженой кожей. Поставила искусственный цветок в мамину любимую вазу на холодильник. Игорь хотел сказать, чтобы убрала, но не стал – ну стоит искусственный букет, ему не мешает. Так, раздражает слегка. Странно просто – зачем ей искусственные цветы? Может, намекает, что нужно подарить букет? Дура. Его такими намеками не возьмешь.

Сашка попрощался и ускакал – под окнами его ждала очередная пассия. Игорь выглянул, ради интереса, – красотка, как всегда. Тонкая, струящаяся, смешливая. Сашка только поднял руку, и тут же нарисовалось такси, которого сроду у их дома не появлялось. А тут отъехало от соседнего подъезда. Как всегда, Сашке везло. А ему, значит, оставаться со скуластой Ларисой. Ладно бы просто скуластая, так еще и здоровенная. Дылда, как есть дылда!

Ну да ему не привыкать! Еще в школе Сашка считался красавчиком, а Игорю доставались неприметные, неказистые подружки-прилипалы главных красавиц, которые, конечно же, все как одна были Сашкины. Но Игорь не брезговал, довольствовался тем, что само шло в руки. А если под портвейн, то и вообще нормально – любая сгодится.

Игорь регулярно таскал из материнского кошелька деньги. Мать сокрушалась: думала, что перепутала на кассе в магазине, а кассирша оказалась непорядочной. Грешила на то, что выронила, когда мелочь в метро доставала. Очень переживала, но ни разу на сына не подумала.

Он, Игорь, по сути был такой же невзрачной подружкой при красавце-друге. И тоже что-то рыпался, пытался, тщился доказать, выпрыгнуть, да хотя бы допрыгнуть. Из-за Сашки он даже записался в школьный кружок художественного слова. Сашка, конечно же, был звездой кружка – читал блестяще, на всех праздниках его выставляли читать стихи про партию и Ленина. Удивительно, но у Сашки получалось искренне, через душу, да так, что весь зал рыдал. Игорь оказался бездарным.

Однажды силами кружка решили поставить спектакль. Остановились на «Бременских музыкантах». Сашке, естественно, досталась роль Трубадура. Принцессу играла первая красавица школы – Ленка Купленова. Естественно, по уши влюбленная в Сашку. Они даже целовались тайком.

– Давай ты тоже будешь играть! – предложил Сашка Игорю, тренькая на гитаре. Да, у него была тогда своя, личная гитара – неимоверная роскошь!

– Не, я не хочу. Что я дурак – кривляться?

– Дурак, – засмеялся Сашка. – У тебя по физике трояк выходит? А примешь участие в школьной самодеятельности – завуч тебе четверку поставит. За активное, так сказать, участие в жизни школы.

И Игорь согласился, в обмен на гитару – Сашка учил его блатным аккордам, но у Игоря ничего не получалось. Руки кривые, пальцы кривые…

Игорь попросил у Сашки роль. И какая роль ему досталась? Кто бы сомневался – конечно, Осла. Игорь ходил обиженный и злой. На Сашку. Комаровский хохотал и говорил, что сам бы с удовольствием сыграл Осла. Изображал, как ходит Осел, как танцует, как кричит «и-а». Ленка Купленова хохотала и покорно шла целоваться в закуток, за декорациями. Игорь тоже кричал «и-а», но у него не получалось так, как у Сашки. И Ленка не смеялась. Зато гоготал Комаровский и говорил, что все просто отлично!

Сашка всегда смеялся. Если не смеялся, то улыбался во весь рот. Игорь, у которого зубы были кривые, длинные, как у кролика, с неправильным прикусом, выдающиеся вперед, привык корчить гримасу.

После смерти матери Игорь ходил по квартире и видел ее по-новому. Занавеску на кухне мама вязала сама, крючком. Она ее очень любила. Рассказывала, что нитки ей отдала соседка, ей они были не нужны, а нитки оказались хорошими, прочными, такие и не достать, не купить. Редкие нитки – толще, чем ирис, прочнее. И не белые, и даже не бежевые, а вроде как серые, но не серые.

Мать вязала, пока ходила беременная Игорем. Тогда пол младенца не умели определять. И по приметам выходило, что точно будет мальчик и точно так же определенно – девочка. Живот у будущей матери то шел огурцом вперед, что однозначно говорило о мальчике, то вдруг расплывался по талии – девочка, значит. Еще одна примета тоже не давала стопроцентного результата. Беременная должна была сесть на пол, а потом встать, опершись на правую или левую руку. А мать взяла и оперлась сразу на две – так ей было легче подняться, встав сначала на карачки. Отчаявшись определить пол, она не стала вязать пинетки, распашонки, а сосредоточилась на занавеске. По низу шли узоры – цветы, листья. Мама говорила, что никак не могла угадать с длиной и все время распускала. Но отчего-то распускала не верх простой вязки, а низ – с узорами, которые вывязывала долго, высчитывая петли. И только довязав наконец до нужной длины, догадалась, что можно было не жалеть верх.

Занавеску она стирала редко, боясь повредить нить. Но и заменить на что-то простое, легкостирающееся, убрать дорогую ее сердцу вещь подальше в шкаф она не хотела. Занавеска была напоминанием о самом счастливом времени в ее жизни.

Из тех же времен осталась еще подушка – большая, пуховая, огромного размера, мать сшила наволочку сама, а пух собрала из двух маленьких подушек. На этой огромной подушке, по рассказам матери, Игорь засыпал сразу, а в кроватке – хныкал. На подушке же он ел и любил лежать, отчего начал переворачиваться на живот с большой задержкой. Да и на животе он не любил лежать – мать выкладывала, но Игорь плакал и успокаивался, только оказавшись на своей подушке.

Пух со временем полез из наволочки, и мать сшила еще одну, верхнюю. От стирок и просушек подушка немного уменьшилась в размерах и пух пошел комками. Но мама ее трепетно хранила, не позволяя пользоваться.

Игорь открыл шкаф – два платья, водолазка в катышках. Мать ему всегда казалась некрасивой. Он ее стеснялся. И ненавидел за нищету, за стойкую привычку к нищете, которую мама и не замечала и из которой так хотел вырваться он, но так и не смог. Сколько он себя помнил, они всегда экономили. И всегда не хватало денег. Ни на что.

Игорь рано начал завидовать. Не новому велосипеду соседского мальчика, а новым штанам Сашки, его новому пиджаку. Одежде. И не понимал, почему у Комаровского есть новая куртка, а у него нет. Сашка живет в рабочем районе, в однушке – откуда у него куртка? Не положена ему куртка. По статусу не положена. А ему, Игорю, она просто необходима. Но нет. Комаровский форсит в обновке, а Игорь подкатывает ставшие короткими рукава.

На выпускной в школе мать купила ему костюм, который считала шикарным. В нем же, как планировалось, Игорь должен был поступать и в институт. Костюм взяли с запасом, на вырост. На выпускном Игорю было стыдно – рукава слишком длинные, брюки волочатся. Он был похож на оборванца, которому перепала вещь с чужого плеча.