— Лидочка, ищи там, куда ты его положила. — Нина Елизаровна появляется в полном макияже, с тщательно сработанной прической.

Настя даже присвистнула:

— Ты кого-нибудь ждешь? — В ожидании ответа она бросает в рот несколько таблеток и запивает их водой.

— Что за таблетки ты жрешь? — Нина Елизаровна испуганно хватает Настю за руку. — Покажи сейчас же!

— Да смотри, смотри. Аскорбинка с витамином.

— Боже мой, где мой проездной билет? — мечется Лида. — Ты не брала, Настя?

— Да подавись ты своим проездным! — Настя вытаскивает из заднего кармана джинсов проездной билет и бросает его на стол. — Когда у меня будет мужик с тачкой, он меня будет возить и туда, и обратно.

Лида в отчаянии подхватывает сумку, проездной билет и мчится к дверям:

— Мамулечка, умоляю, дай ей по шее! Целую! И Лида выскакивает из дому, хлопнув дверью. Настя тут же садится на подоконник и наблюдает утренний ритуал.

Вот из парадной выскакивает Лида, вот она подбегает к машине, вот Андрей Павлович, недовольно глядя на часы, целует ее в щеку, и они укатывают.

— Знаешь, ма… — задумчиво говорит Настя. — Мне кажется, что этот Андрей Павлович со своим односторонним движением все-таки жлоб.

— Чего это ты вдруг взялась лопать аскорбинку? — подозрительно оглядывает Настю Нина Елизаровна.

— Весной и осенью нужны витамины. Кого ты ждешь, ма?

— Не твое собачье дело. Вот тебе рубль, и выметайся из дому.

— Мне этот рубль — до фени.

— Эт-т-то еще что за выражения?! — возмущается Нина Елизаровна.

— «Собачье дело» можно, а «до фени» слух режет? — усмехается Настя и неторопливо натягивает куртку. — Дай двадцать копеек.

— Почему только двадцать?

— На автобус и на метро. В обе стороны.

— А что ты есть будешь?

— Пока я на практике в продовольственном магазине…

— Слушай. — От огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул. — Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права…

— Я тебя умоляю, ма! — досадливо прерывает ее Настя. — Не берись переделывать систему.

— Да плевать мне на систему! — вскакивает Нина Елизаровна. — Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!..

— Хорошо, хорошо, хорошо, — кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку. — Декабристочка ты моя! — Она взмахивает сумкой в сторону Бабушкиной комнаты: — Привет, Бабуля!

* * *

На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска — газетный и табачный.

Настя покупает пачку сигарет «Пегас», тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус.

Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь.

Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает «девочке-инвалиду» подняться в автобус.

В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках…

* * *

Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом, — старые, стоптанные домашние тапочки.

Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку «Завтрак туриста», тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе… И привычно болтать с матерью.

Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна — в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, — она не умолкает ни на секунду:

— …какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину — «взял», икорку, осетринку — «сделал», на министра — «вышел», кислород кому-то — «перекрыл»… Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости — «Ванечка», «Колечка», «Манечка»… И странно, и мило — старику за семьдесят, а он у них все «Петичка»! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца… Суетни меньше. «О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх», — поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку.

Тут она влетает в комнату матери, подтыкает ей под щеку салфетку и сует в рот поильник.

— Да, мамуля, миленькая! Я что хотела тебя попросить… — Мамочка, мне дико неудобно, но… Понимаешь, ма, сразу после твоего дня рождения Лидочка улетает в отпуск. С этим… Ну, с Андреем Павловичем со своим. На юг. Кажется, в Адлер. И там у них, может быть, все и… Ну, в общем… А я только что купила Насте эту куртку дурацкую. Они же теперь, эти задрыги, пальто не носят. Им нужна только куртка, и со всеми, как они говорят, «примочками»! Я не могла бы взять из твоей пенсий для Лидочки рублей пятьдесят? Вроде бы как это от тебя ей подарок к отпуску… И не волнуйся — мне тут один рефератик заказали, минимум сто рублей, и я тебе сразу же эти пятьдесят верну, а? Но только между нами. Хорошо? А то с ее отпускными дальше Малаховки не уехать. Слушай, я вчера примеряла ее купальник. Мамуля! Не то что раньше, но я еще очень и очень ни-че-го!.. Мамочка, я возьму у тебя деньги, да?

Парализованная старуха пытается вытолкнуть языком изо рта носик поильника, чай течет на подушку, глаза ее в бессилии прикрываются, и Нина Елизаровна принимает это за согласие. Она бросает взгляд на часы, быстро вытирает матери лицо и лезет в нижний ящик бабушкиного комода. Достает оттуда деньги, отсчитывает пятьдесят рублей и, пряча их, уже в большой комнате, в одну из шкатулок, говорит:

— Спасибо, мамуля! Пусть Лидка хоть чуть-чуть почувствует себя нормальным независимым человеком. Хоть в отпуске. Мало ли что. Ты не представляешь себе, какие сейчас сумасшедшие цены! Кошмар! Совершенно непонятно, на кого это рассчитано и чем это кончится! Просто счастье, что ты не ходишь по магазинам. Ничего нет, и все безумно дорого. Фантастика! Какой-то пир во время чумы! А мы в полном дерьме.

И в это время раздается звонок в прихожей.

Нина Елизаровна на мгновение замирает, смотрит на часы — ровно десять.

— Он! Я прикрою к тебе дверь, мамуля? Не обидишься?

Нина Елизаровна влетает в тесную прихожую, сбрасывает стоптанные тапочки и с криком: «Одну минутку! Сейчас, сейчас!..» — подтягивает колготки и надевает уже заранее приготовленные нарядные туфли на высоких каблуках.