я провёл в мучительном ожидании всего необходимого для создания платка. Волновался из-за того, что у меня ничего не получится. Однако Владимир уверил меня, что самое сложное – это начать.

Как-то проснувшись утром, я увидел на столе коробку из коричневого картона. Владимир, как обычно, уже не спал, читал Достоевского и ждал, когда я проснусь.

– Ты вчера рано задремал, – заметил послушник, не отрываясь от текста. – Не стал тебя будить, чтобы сказать, что курьер привез тебе заказ с красками.

Как же хотелось подскочить, чтобы поскорее открыть коробку своими руками и рассмотреть все внимательно! Но оковы тела мне, конечно же, не позволили этого сделать. Владимир тоже не стал ее открывать, потому что нас уже ждали ежедневные утренние процедуры, включающие массаж, службу и завтрак; пришлось отложить распаковку до обеда. И только после ежедневной утренней рутины послушник отвёз меня в келью отца Павла и принёс туда коробку. Заглянул в неё я уже вместе с иконописцем. Здесь было несколько метров высококачественного шелка, специальные краски и кисти. Мне было так жаль, что я не могу к ним притронуться! Хотелось пропустить тонкую блестящую ткань между пальцев, открыть каждую баночку с краской и почувствовать этот специфический аромат.

– Я тут немного послесарничал, – улыбнулся отец Павел, – сколотил для тебя кое-что, чтобы было на что крепить ткань для будущего платка. Ну-ка, посмотри!

Он достал из-за шкафа огромную деревянную раму на ножках и поставил посреди мастерской.

– Сколько я вам за неё должен?

– Нисколько! – Усмехнулся иконописец. – Оставались лишние доски, вот я и смастерил.

Раньше для меня никто ничего не делал бесплатно, и сейчас такой жест показался мне приятно неожиданным. В монастыре я начал ценить то, что делали для меня другие люди. Еще совсем недавно это было не так.

– Когда приступим? – мне не терпелось начать.

– Да хоть сейчас. У меня как раз есть пара свободных часов.

– А у меня свободна вся жизнь.

– Это не так уж и много! – отец Павел снова улыбнулся, шрам от ожога на его лице покрылся морщинками. – Так что не будем терять времени. Размер платка?

– Думаю, будет достаточно шёлкового отреза девяносто на девяносто сантиметров.

Иконописец закрепил обрез атласа кнопками на раме и пригласил меня жестом подъехать ближе.

– Тебе помочь с рисунком?

– Нет. Я пока сам попробую нарисовать кусочек моря.

– То есть резерв для обвода рисунка пока тебе не потребуется?

– Нет, – я покачал головой. – Рисунка не будет. Это слишком сложно для меня!

– Понял. Пиши там, где достанешь, а потом я буду поворачивать тебе раму по мере заполнения ткани рисунком.

Он выдавил на палитру все необходимые для моей работы цвета в зелёных, синих и голубых оттенках и поднёс кисточку ко рту. Я схватил её зубами. Каким же жалким и никчемным я себя чувствовал!

Отец Павел будто прочитал мои мысли. Он положил мне ладонь на спину, коснувшись большим пальцем шеи.

– Ничего-ничего, – его голос звучал по-доброму. – Все будет хорошо. С верой человек легче переносит тяжелые обстоятельства жизни. Давай. Пробуй.

Он отошел к своему столу, чтобы не мешать мне, а я опустил кисточку в раствор с краской и ткнул ткань. Получилось что-то наподобие кляксы. Потянулся за другой краской и опрокинул тубу на пол. От накатившего раздражения выплюнул кисточку и сжал зубы, чтобы не выругаться матом!

– Ой! Это я виноват! – отец Павел вернулся ко мне. – Не убрал тюбик с подставки! Он тут совершенно не был нужен…

Иконописец поднял кисточку и промыл её в раковине, которая была обустроена в углу мастерской. Протер полотенцем и протянул мне.

– Давай, снова пробуй. Все получится!

– Легко вам говорить! У вас вон какие линии ровные получаются!

– Это тридцатилетний стаж работы, парень! – Иконописец засмеялся и принялся протирать пятно краски с пола.

Я снова попробовал рисовать волны. Краска плавно растекалась по ткани, один цвет переходил в другой, образуя бирюзовые волны с белой пеной. И хотя, с одной стороны, было очень неудобно рисовать ртом, с другой, яркие цвета доставляли мне необыкновенную радость и удовольствие. Перед мысленным взором всплывали воспоминания о Средиземном море. Каким я его запомнил. Зелёного с голубыми отблесками. Мне казалось, что я рисовал целую вечность, но за два часа, что были свободны у отца Павла, я смог заполнить лишь небольшой участок двадцать на двадцать сантиметров.

– Неплохой результат для первого раза, – иконописец встал рядом, уперев руки в бока.

– Я могу прийти завтра?

– Конечно! Утром у меня будут занятия в иконописной школе, но после обеда я буду здесь, в мастерской.

После ужина мы с Владимиром пошли читать псалтырь. Солнце уже зашло, и небо стало сиреневым. Кое-где виднелись темно-лиловые облака. По пути Владимир рассказывал, что пока я рисовал, он чистил курятник и собирал яйца, а потом помогал на кухне. Оказавшись в тишине небольшой часовни, послушник снова открыл толстенный фолиант, а я, глядя на чьи-то простреленные черепа и на пустые чернеющие глазницы в них, размышлял над тем, зачем вообще нужна эта жизнь, если всё в конце концов заканчивается вот этим?

***

– Что-то ничего не слышно о твоей сестре, – хмыкнул я. – Она отправила инвест-дек и бизнес-план на рассмотрение?

Мы шли мимо ангара, где хранилось зерно. Владимир завез меня внутрь, остановил коляску возле площадки, огороженной досками. Перегнулся через перила и окунул руку в злаковые, пропустив их сквозь пальцы: золотые искры рассыпались под лучами солнца, что заглядывало сюда через огромные распахнутые деревянные двери. В монастыре только-только закончили молотить овёс, пшеницу и ячмень, и теперь монахи перерабатывали часть урожая в корм для животных и продавали в деревне.

– Бизнес-план сдала, – ответил Владимир. – На нее, по-моему, уже вышел инвестор.

– Правда? Так быстро?

– Да. Он скоро приедет в Липовку, хочет оценить… – он пощелкал пальцами. – Как вы это называете? Ее активы?

– Ага.

Я разволновался. Все-таки тоже приложил руку к написанию бизнес-плана. Хотелось бы мне посмотреть на этого инвестора!

– Надеюсь, не очередной обманщик, – фыркнул я, стараясь не выдать своего интереса и озабоченности этим вопросом.

Над головами у нас послышалось чириканье и шелест крыльев. Владимир вытянул ладонь с зерном, и ему на руку сели два воробья.

– Да, Вита как раз просила нас приехать на следующей неделе, чтобы ты все проконтролировал. Ей нужна твоя поддержка.

Я едва не раздулся от важности! На лице тут же растянулась широкая улыбка.

– Да легко!

Владимир посмотрел на меня и хохотнул. Похоже, по моему довольному лицу он про меня все понял, как бы я ни пытался скрыть свой интерес к его сестре.

Весь день я предвкушал, как снова увижу ее. Даже начал отсчитывать дни до встречи и совершенно растерялся, когда увидел Виту этим же вечером во дворе монастыря. Как назло, я был одет в нелепую теплую куртку Владимира и в растянутую шапку с катышками. Глядя на ее зеленое пальто с пышным песцовым воротником того же оттенка, я насупился. Знал бы, что она приедет, попросил бы ее братца одеть меня нормально!

– Вот так и превращаются в деревенских, – улыбнулась она, подойдя ко мне ближе. – Привет, Матвей!

Я кивнул.

– Люблю все винтажное, – и поднял нос кверху.

– Да-да, – недоверчиво сказала она, тихо рассмеявшись.

– По правде говоря, мне просто пока не привезли мои новые модные шмотки.

– Ты и в этом тряпье выглядишь отлично! Цвет лица вон стал свежее, чем несколько месяцев назад, когда ты только приехал сюда. И глаза блестят.

Я подумал, что глаза у меня блестели явно не от свежего воздуха и диетической монастырской еды, а оттого, что мне было приятно видеть ее здесь.

– Спасибо на добром слове. Владимир, кстати, заскочил в пекарню, его попросили принести несколько мешков муки, – я откашлялся. – А ты тут что делаешь?

Она странно замялась.

– Была в городе