На второй странице письма Николай Степанович заметил вмешательство цензора. Тот неряшливо вымарал целый абзац, зачеркнул те предложения, где речь шла об известном армейском комиссаре Льве Мехлисе. По всей видимости, у танкиста возникли к нему претензии, он охарактеризовал его отрицательно… Цензор посчитал такую оценку недопустимой и вычеркнул ее. Потому фамилия Мехлиса осталась на бумаге, а после нее оставалась пустота, ругательства в адрес одиозной зловещей фигуры были убраны.

Для Николая Степановича имя начальника ГлавПУ РККА, жестокого и кровавого комиссара Льва Мехлиса было хорошо известно из прочитанных книг разных военачальников о войне. Его бездарность и откровенная жажда угодить Сталину приносила огромный вред. Одной из самых черных и преступных операций, за которую нес прямую ответственность Мехлис, была попытка освобождения Крыма. Она захлебнулась в крови. Тупые приказы привели к трагической развязке: Крым был потерян, а войска фронта сброшены немцами в Керченский пролив.

Мехлис остался безнаказанным. Цензура не разрешала писать о нем ни слова. Да и сами фронтовики почему-то не любили вспоминать это проклятое имя. Николай Степанович не мог припомнить ни одного слова о нем из уст Ивана Никодимыча. Впрочем, он не рассказывал и о том, как связкой гранат взорвал фашистский танк. Скромно жил бывший танкист. Молчал про подвиги. Не надоедал молодежи, не забрасывал чиновников письмами с разными просьбами о помощи. Превозмогал все невзгоды и лишения в гордом одиночестве.

Чтение солдатской переписки неожиданно прервал суровый вопль подвыпившего Петра, единственного сына Ивана Никодимыча.

– Они возбудили уголовное дело. А я не верю, что убийцы отца будут найдены. Сволочи. Не верю им и все…

– А что вам в полиции сказали? – спросила Галя хорошо поставленным журналистским голосом.

Загадочная смерть соседа уже не раз обсуждалась за столом. Все знали, что старик умер от чрезмерного наличия водки в его организме. Подозрение дотошного следователя, опрашивающего на днях свидетелей, сводилось к тому, что кто-то сознательно вливал спиртное в рот потерпевшего, так как у того вся рубашка оказалась пропитанной водкой, а поврежденные губы и десны, заметные синяки на запястьях рук свидетельствовали о насилии над ним. Кроме того, на кухне нашли всего лишь одну пустую бутылку, а судя по объему вылитого на одежду и влитого в глотку человека их должно быть еще не менее двух. Куда пропали другие бутылки? Зачем убийцы, а их наверняка было несколько, ибо один не справился бы с крепким стариком, выбрали именно такой подлый и трусливый путь убийства?! И почему они не догадались оставить все бутылки в квартире старика, чтобы смерть от запоя выглядела бы убедительнее, правдоподобнее?!

– Сулят одно, разберемся, мол, найдем, – грустно ответил Петр, закрывая ладонями глаза, полные слез.

– Должны найти, – откликнулся на разговор Николай Степанович.

Его уставший взгляд застыл на миг, пронзая Петра.

– Должны, – добавил он.

– Сегодня никто никому ничего не должен, – парировал Петр.

– Кто тебе это сказал?

– Я так считаю. В полиции так считают. И все именно так и говорят.

– Я таких утверждений не слышал и не приемлю их. Полиция для того и создана, чтобы найти преступников.

– Ага, жди. Преступники, сидящие в полиции, будут искать преступников, гуляющих на свободе и платящих взятки полицейским. Вот мы сидим, болтаем, а ведь все знают, все мы подозреваем в убийстве отца одного человека – бандюгана Анзора. Следователю я так и сказал: арестуйте Анзора. А он мне ответил: нет, мол, оснований. Подозрение – не повод для ареста. Значит, все решила взятка. Раз не пришли к Анзору, не допросили, значит, получили взятку.

Тут у Николая Степановича появилось желание упрекнуть самого Петра в нечистоплотности. Напомнить ему, как он подставил отца, разбив стекла в магазине Анзора и сбежал затем, оставив его один на один с разъяренным бандюганом, в далекую Украину. Наверняка тот случай заронил в душе владельца магазина зерно мести. А теперь Петр изображает из себя смельчака, правдолюба, обвиняет полицию в бездействии и взяточничестве.

Закипела в душе Николая Степановича жажда поругать Петра и за то, что он редко навещал отца, мало помогал ему деньгами. В последнее время Иван Никодимыч нищенствовал, вся его пенсия уходила на оплату жилья и дорогих лекарств. Но обрушиться с обидными замечаниями в минуты горя и прощания с покойником он посчитал не уместным. Стерпел. Однако спустя некоторое время, посчитав себя трусом, вновь воспылал желанием высказать Петру свои упреки. И опять остановил себя, еле-еле сдержался.

– Ну, не все же, Петр Иванович, взяточники, – вместо Николая Степановича возразил Алексей Константинович, решивший вступить в разговор и поддержать своего друга. – Есть же и не мерзавцы.

– Есть другие, но мы их не знаем, – нахмурил тяжелые брови Петр.

– Мы их не видели, – добавила жена Петра.

– Как только дело закроют и следователи перестанут искать преступников, мы подымем такой хай на радио и в газетах, что им мало не покажется, – промолвила Галя.

– Напугала, – хмыкнул Петр. – На газеты давно никто не обращает внимания. Они пишут, разоблачают, порой такую правду обнародуют, что волосы дыбом встают, а пройдет месяц, смотришь, ничего не меняется. Как плевала власть на все и на всех, так и продолжает плевать. Каждый живет своими интересами. Разве это не правда?..

– Печально смотришь ты на жизнь, – сказал внезапно упавшим голосом Николай Степанович. – Даже если найдется один следователь дурак, который из-за денег или по другим причинам откажется разыскивать убийцу Ивана Никодимыча, найдется другой, честный. Город наш большой, земля наша полна честными людьми… Так что найдем нормального сыщика. Мы не дадим дело заволокитить. Я через пару месяцев обязательно схожу к следователю. Он мне визитку оставил.

– Сходите. А мне завтра уезжать. Билет взят… Да и на работе всего лишь на три дня отпустили. Я – не вы, я не верю уже ни в какую власть. Мне плевать на всех них… Вы лучше помогите мне квартиру отца продать. В газету вот объявление дайте, по тому же радио сообщите… Мне чем скорее доведется продать хату, тем лучше. Поможете?

– Поможем, безусловно. Иван Никодимыч был для нас не чужим человеком.

– Ну и слава Богу, ну и договорились!

Николай Степанович слово сдержал. Через полтора месяца он зашел в следственный комитет. С трудом нашел кабинет следователя Шимилиса, ведущего дело убитого соседа.

В тесной комнате аккуратно по стенам расположились шкафы с папками. Удобный диван минувшего столетия, обитый крепкой, но уже потрескавшейся кожей, занимал здесь значительное место, заслоняя собой дорогой паркет, давно не натираемый и не мытый.

Ждать, рассматривать унылую обстановку кабинета пришлось долго.

Следователь сидел за столом, в явно новом костюме, так как то и дело одергивал короткие рукава, поправлял сжатую под ним серого цвета рубашку. Черные, как смоль, волосы, были красиво подстрижены. Изредка он холодно посматривал своими карими глазами на посетителя.