Мы с Рони переглянулись. Раз уж Тано согласен беседовать и с женщинами, значит, что-то наверняка изменилось, стало не так, как раньше.

— Аплодисменты повару, — пошутил Густаво, когда внесли горячее, тогда как Тано ничего не объявлял.

— Тандури — это вид животных? — спросила Лала.

— Вид специй, — поправил Рони вполголоса. Но ей ничего не ответил.

Ей вообще никто не ответил. Одни — потому что сами не знали, а другие, наверное, не расслышали вопроса. Тано — наверняка потому, что терпеть ее не мог. Он презирал Лалу больше остальных женщин.

— Как столько глупости может уместиться в одном человеческом мозгу? — спросил Тано у Рони однажды вечером, когда Лала захотела поучаствовать в обсуждении статей расхода в нашем поселке на будущий год и настаивала, чтобы выделили достаточную сумму на распыление с воздуха гербицидов против гвоздики.

— Должно быть, это такой вид, да, — ответила Лала самой себе.

Карла за весь вечер не проронила почти ни слова. Она бросила работать в агентстве недвижимости. Во всяком случае не приходила туда уже почти неделю. Говорила, что у нее был ужасный грипп и она до сих пор плохо себя чувствует, но я ей не поверила. Она выглядела очень грустной и подавленной.

— Я устала, — сказала она, когда я спросила, хорошо ли она себя чувствует.

Но слой тонального крема на скулах не мог скрыть синяка.

Перед десертом Тано поднялся со своего места во главе стола и постучал вилкой по рюмке.

— Никакого уважения, — вздохнул он. — В кино, если кто-нибудь стучит по рюмке, все сразу замолкают.

— И ты веришь фильмам, Тано? — спросил Густаво. — This is real life, Танито, real life.[43]

Он засмеялся, и мы все тоже засмеялись, не понимая толком над чем.

— Друзья и ты, любовь моя, — повернулся он к Тересе. — Я хочу поделиться с вами важным решением, которое принял.

— Ты уходишь из тенниса, — пошутил Рони.

— Ни за что. Я ухожу из Troost, — ответил Тано.

Повисло молчание. Тано продолжал улыбаться.

Тереса тоже, но улыбка ее сделалась пустой, а глаза широко распахнулись. Насчет остальных не знаю, но я была слишком занята собой, и понять его слова мне удалось с трудом, потребовалось какое-то время, чтобы до моего мозга, наполненного пузырьками шампанского, дошло, что это за Troost и почему всех хватил паралич, будто Тано — священник, вдруг заявивший, что решил сложить с себя сан.

— Тебе предложили другой пост… — выдавила из себя Тереса, которая все еще улыбалась, решив, что ее муж сделал новый скачок по карьерной лестнице.

— Нет, нет, — очень спокойно ответил он. — Не желаю больше зависеть от других, сыт по горло. Теперь я тоже безработный, — засмеялся он.

Тересе шутка не понравилась.

— Берегись, Густавито, кажется, это заразно, — сказал ему Тано.

Вроде бы Мартин Урович покраснел, но точно не знаю, мне, во всяком случае, так померещилось, я судила по себе, на его месте я бы наверняка покраснела. Возможно, я покраснела за него. Или за Рони — он тоже безработный, хотя думает, что живет на проценты от сбережений, но по сравнению с нашими расходами эти доходы просто ничтожны.

— Нет, не надо, вне корпорации я ничто, мне нужен мой big father,[44]— трагически взмолился Густаво.

Мартин Урович сказал:

— Мы подумываем о том, чтобы уехать в Майами.

— Перестань говорить глупости! — отозвался Тано.

— Мы едем в Майами, — объявила Лала.

Тано, даже не взглянув на нее, спросил у Мартина:

— Это ты серьезно?

Мартин отрицательно покачал головой. Лала заплакала и пошла в ванную.

— Кто-нибудь хочет еще тандури? — сказала Тереса.

— Ты доволен? — спросила я у Мартина, но мне ответил Тано.

— Я счастлив, — сказал он. — Я уже давно думал о том, что хватит зарабатывать деньги для других, надо все забирать себе.

— И чем ты хочешь заняться? — спросил Рони.

— Пока не знаю, есть много вариантов, и, к счастью, мне выдали большое выходное пособие, так что я спокойно подумаю о том, с чего начать.

— Ты все хладнокровно рассчитал… — заметил Густаво.

— Хладнокровно рассчитал, — ответил ему Тано.

— Прежде чем заниматься этими делами, мы съездим на Мауи, — напомнила ему Тереса.

— Это будет моим первым бизнес-планом, — согласился Тано и поцеловал ее.

Тано впервые целовал свою жену на людях. Она тоже очень сильно удивилась, я уверена. А потом он захотел сказать тост. Мы все подняли бокалы и ждали, когда Тано объявит, за что мы пьем. Кажется, мы довольно долго сидели молча с поднятыми бокалами.

— Выпьем за… свободу, — сказал он, но тут же поправился: — Нет, лучше выпьем за real life. Да, за реальную жизнь!

Все бокалы встретились в центре. Те самые бокалы, что позже остались стоять у бассейна, когда в одну из сентябрьских ночей три из нас и на самом деле стали «вдовами четверга». Бокалы, которые Тано доставал лишь по особым случаям. Вроде этого.

В Лос-Альтосе Ромина чувствует себя чужой. Хуани тоже чувствует себя здесь чужим. Должно быть, поэтому им так хорошо вместе. Они собираются вместе объехать весь мир — когда-нибудь, когда закончат школу. Он не любит спорт. Закрывшись у себя в комнате, часами слушет музыку, читет книги или занимется неизвестно чем. Для взрослых жителей Лос-Альтоса это выглядит странно. Ромина тоже много времени проводит в своей комнате взаперти. Кроме того, у нее темная кожа. Отрицать это бесполезно. Этого не отрицает даже Мариана, наоборот, она говорит об этом любому, кто хочет ее слушать. Ромину удочерили. Мариана заставляет ее мазаться кремом от загара с фактором защиты «пятьдесят».

— Мажь даже колени, ведь если в это время года они похожи на два уголька, то что же будет летом!

Педро тоже темный, но не такой, как она, иногда Ромина думает, что Мариана как-то отбеливает ему кожу. Однажды она увидела, что ему моют волосы ромашковым настоем, и после этого ей запретили входить в ванную к брату. Педро одевается, как нравится Мариане, и говорит, как ей хочется, чтобы он говорил. И вообще, Мариана ведет себя так, будто это она выносила его, будто бы ей никогда никто не говорил, что у нее пустые яичники. За это Ромина ее ненавидит, потому что такой ложью она крадет у нее больше, чем брата.

Ромина с Хуани встречаются по вечерам. После ужина они уходят каждый в свою комнату, запирают дверь и убегают через окно. С тех пор как Ромина порезала себе ногу пивной бутылкой, ей приходится слишком долго объясняться с родителями каждый раз, когда она хотела бы вечером пойти погулять с Хуани. Так что она убегает, не говоря никому ни слова. Они встречаются на полпути между своими домами. Иногда — на пешеходной дорожке у лунки номер двенадцать. Иногда — перед араукарией в беседке. Потом они идут гулять. Из окон их комнат ночь, когда уже никто не ходит по улицам Лос-Альтоса, кажется им слишком прекрасной. Настолько, что жаль ложиться спать. В полнолуние серебристый свет заливает верхушки тополей, отпечатанные в темном небе. Кажется, луна здесь ярче, чем в городе. Воздух загрязнен меньше. И очень тихо. Больше всего в ночных прогулках Хуани и Ромине нравится тишина. Ее нарушают лишь стрекот сверчков и кваканье лягушек. Крошечных, почти прозрачных лягушек, которые не умолкают всю ночь. Хуани и Ромина очень любят лето. И жасмины. Ромине эти цветы нравятся больше, чем Хуани, она даже научила его различать их запах в ночном воздухе.