– Но почему? В планы наши, насколько я знаю, входило освободить именно сеньора де ла Круса! И то, что он остался в застенках, может иметь самые тяжелые последствия…

– Не знаю я ваших планов. - Я начинал выходить из себя. - Вы не изволили посвятить меня в ваши планы. Я вообще не знаю, кто вы такие! Вы выпихнули меня на арену боя, как гладиатора с завязанными глазами! Я вообще с трудом понимаю, как мне удалось выжить в этой заварушке и еще вытащить сего достойного человека. Это сеньор Франсиско Веларде - не менее достопочтенный, чем ваш де ла Крус! И я требую, чтоб ему немедленно была оказана помощь. Он срочно нуждается в помощи…

– Приношу свои глубочайшие извинения, - спешно сказал человек. - Меня зовут Педро. И я всего лишь слуга. Слуга благородного сеньора Рибаса де Балмаседы. Мне приказано встретить вас здесь и доставить в имение его со всей наивозможнейшей заботой и с елико возможной поспешностью.

– Тогда поспешим, Педро. - Я припоминал, ездил ли я когда-нибудь на лошади. Выходило, что если и ездил, то только в детстве, на пони, вокруг клумбы за десять копеек. - Как мы поедем?

– Я возьму сеньора Веларде и поеду с ним. Сам он на лошади, вероятно, держаться не сможет. А вы поедете на другой лошади, сеньор. Надеюсь, у вас это не вызовет затруднений?

– Нет, - сказал я и полез ногою в стремя.

Мы ехали около часа. Веларде хлебнул крепкого вина из фляжки и теперь спал, покачиваясь в седле. Педро бережно придерживал его. Я, промучившись минут двадцать, кое-как приспособился к рыси лошадки и даже перестал сползать набок.

Местность вокруг была определенно знакома мне. Я готов был поклясться, что уже проезжал здесь. А точнее, буду проезжать - через четыреста лет, когда появлюсь на белый свет, и переберусь в Испанию, и буду ездить каждый день на работу на своем скутере.

Через четыреста лет в этих окрестностях построят Парк Чудес.

Это было то самое место, я все более убеждался в этом. Пока же эта местность была довольно безлюдной. Никто не встретился нам на пути. И слава богу! Меньше всего мне хотелось бы сейчас видеть людей, особенно стражников из города. За нами должны были выслать погоню. И то, что нас до сих пор не догнали, говорило, вероятнее всего, о том, что сбежали мы удачно. Что наши преследователи не знали, в каком направлении мы совершили свою эскападу.[ Escapada - бегство (исп.).]

– Значит, сеньор Рибас де Балмаседа - благородный дворянин? - спросил я Педро.

– Да, он знатный и богатый идальго.

– А… А я думал - он просто маг. Творит всякие колдовские штучки, живет где-нибудь в хижине на отшибе и сушит жаб…

– Не говорите так, - Педро понизил голос. - Непозволительно называть человека магом в присутствии посторонних лиц! Ибо обвинение в колдовстве - очень опасный грех. Человек, заподозренный в колдовстве, легко может быть обвинен в сношении с Дьяволом и попасть на костер. Прошу вас, не стоит говорить о том, что дон Рибас - маг. Он достопочтенный hidalgo [Идальго, испанский дворянин (исп.).], воин, храбро сражавшийся в жизни своей на многих войнах и во многих странах в защиту веры Христовой. Да, он был в плену у мавров и научился у мавров многим премудростям, неведомым обычным людям. Но хозяин мой, дон Рибас Алонсо де Балмаседа - добродетельный христианин. И никто не имеет права обвинять его в колдовстве…

– Извините.

Я замолчал. Ехал и думал о том, как легко было попасть на костер в этом обществе, зацикленном на чистоте Santa fe.[Святая вера (исп.).] Я надеялся, что застрял в этом мрачном времени не навсегда. Потому что понятия не имел, как нужно себя вести, чтобы выглядеть если не ревностным, то хотя бы нормальным католиком. Здесь было столько условностей, что, боюсь, даже мой дядюшка Карлос, попади он сюда, был бы быстро обвинен в какой-нибудь ереси - по неопытности.

Имение дона Рибаса было похоже на небольшой замок. Оно было хорошо защищено от непрошеных гостей и разбойников, каковых немало существовало в эти неспокойные времена. Каменная стена высотой метра в три окружала его со всех сторон. Педро подъехал к полукруглым, наглухо запертым воротам и спешился. Он долго бухал кулаком в створки, но только лай собак с той стороны был ему ответом. Наконец в воротах открылось маленькое окошко, и оттуда появилась заспанная усатая физиономия.

– Открывай быстрее! - Педро, похоже, едва удерживался от желания засветить привратнику между глаз. - Хозяин заждался нас, а ты спишь, нерадивый бездельник!

И через пять минут мы предстали перед очами хозяина гасиенды - самого Рибаса де Балмаседы. Мага и колдуна, как бы его там ни называли.

– Так-так-так… - Де Балмаседа задумчиво барабанил пальцами по столу. - Вы нарушили наши планы, сеньор Гомес. Но теперь я думаю, что, возможно, многое поправимо. Если на то будет милость Божья…

Я рассказал ему все, что произошло со мной. Мне удалось рассказать все более или менее связно, несмотря на то, что во время рассказа я громко чавкал, булькал вином и вытирал рот рукавом. Я уничтожил трех или четырех куропаток, жаренных на вертеле, большой ломоть пресного хлеба, запил их огромным кувшином вина и только теперь почувствовал, как блаженное чувство сытости растекается по моему телу. Я даже простил де Балмаседу. Я больше не испытывал желания набить ему физиономию, тем более что вряд ли мне удалось бы это сделать. Дон Рибас был настоящим воином. Он изрубил бы в капусту пятерых таких, как я, за пять минут.

Теперь он выглядел совсем иначе, чем во время первого моего визита в средневековую Испанию. Не было на нем идиотского бурого балахона с нашитыми звездами. Дон Рибас был одет так, как и надлежало одеваться знатному дворянину. Он сидел в кресле, положив ногу на ногу. Высокий и пышный кружевной воротничок подпирал его величественную голову. Ослепительно белыми были и манжеты из атласного кружева, обрамляющие его кисти - по-аристократически длинные, с ухоженными ногтями, но сильные и привычные к тяжелому оружию. Рубашка из драгоценного индийского шелка переливалась зеленым изумрудом под темно-синим камзолом тонкой фламандской шерсти. Шпага висела на поясе де Балмаседы, и он поглаживал ее рукоятку и золоченый витой эфес, выкованный с невыразимой изящностью и вкусом.

Он словно сошел с картины Веласкеса, хотя, насколько я понимал, Веласкес к этому времени еше и не появился на свет.[ Великий испанский художник Диего Сильва де Веласкес (1599- 1660) вошел в историю мировой живописи как мастер, в совершенстве владевший искусством психологического портрета] Рибасу де Балмаседе было около пятидесяти лет. Голова его была лысой и по форме напоминала остроконечное яйцо. Остатки черных волос были тщательнейшим образом подстрижены и уложены. Аккуратная бородка клинышком, тонкие усики… Я начинал понимать, откуда берут происхождение современные мне испанские щеголи, подобные Габриэлю Феррере.

– Я приношу свои извинения, сеньор Гомес, что все случилось именно так и что вы оказались в Доме инквизиции в неподготовленном состоянии, - произнес Балмаседа и приложил руку к сердцу в вежливом жесте. - Я выражаю восхищение вашей храбростью и воинским мастерством, приведшим к освобождению несчастного Франсиско Веларде, и, в свою очередь, попытаюсь объясниться. Произошел ряд странных событий, нарушивших запланированную нами очередность действий. Прежде всего, инквизицией был произведен арест многих alumbrados, в том числе и моего ближайшего сподвижника Фернандо дела Круса, с которым вы уже имели честь быть знакомым. Это стало неожиданным для всех нас, поскольку до сих пор иллюминаты пользовались покровительством одной важной персоны в Толедо, а именно графа S. Как я только что узнал, граф был на днях злодейски убит неизвестными личностями, и немедленно вслед за этим начались упомянутые мной репрессии в отношении иллюминатов. Я думаю, что все это - звенья одной цепи и является делом рук коварнейшего Вальдеса, Великого инквизитора Испании. Он уже погубил толедского архиепископа Карансу, единственного честного человека в своре папских шакалов. Он же, Вальдес, добился от Папы Римского, Павла IV, нового бреве [Бреве - письмо от высшего католического руководства, имеющее значение закона.] на свое имя. Если раньше у еретиков и рецидивистов был хоть один способ избежать смерти - покаяться, то теперь, согласно новому бреве, их раскаяние может считаться неискренним и они все равно подлежат смертной казни! Господи, есть ли справедливость на земле твоей?